Три болезни цивилизации, которые обострил коронавирус

Кризис зрел давно. Почти десятилетие экономического роста в мире шло на фоне одновременного катастрофического отставания модернизации социальных и политических систем. Интернет, цифровые технологии, искусственный интеллект создавали колоссальные возможности, которыми крайне выборочно пользовались государства и корпорации, оставляя за бортом множество применений.

Цифровые валюты оказались в зоне запрета. Автоматизация производств упиралась в сопротивление профсоюзов. Искусственный интеллект одновременно завораживал и вызывал недоверие. Коррекция генома бралась в ежовые рукавицы этического контроля, несмотря на потрясающие потенциальные возможности. Дроны и летающие машины на годы застыли в ожидании легализации и создания правил регулирования.

В течение десятилетий зрело и более глубокое системное напряжение. Институты индустриальной цивилизации трещали по швам. Образование, медицина, экономика, все сталкивалось с новыми вызовами, но пока оставалось консервативным. Коронавирус резко обнажил все противоречия. И теперь «по-старому» уже не получится: придется болезненно, но глубоко менять основы общества и экономики, чтобы полноценно вступать в цифровой век.

1. Мигранты или роботы?

На протяжении всей истории промышленных революций основным «топливом» экономического роста был рост численности населения. «Рабочие руки» (как и «штыки» в военном смысле) были основной роста и могущества государств. Рост стимулировался через рождаемость, но после неизбежного демографического перехода (снижение числа детей на семью до уровня на границе или даже ниже границы воспроизводства) основой роста числа рабочих рук стала миграция (на первых порах внутренняя — из деревни в город, потом внешняя — из бедных стран в богатеющие). Весь ХХ век все ключевые экономики мира открывались для притока новых рабочих из стран третьего мира.

Но в XXI веке оказалось, что рост производительности больше не нуждается в миграции в такой степени. Роботизация в странах ЮВА показала, что промышленный рост может быть отвязан от роста численности населения. Первым на это путь встала Япония, которая была долгое время единственной развитой страной, не пользующейся миграционным инструментом для роста, а сейчас это Южная Корея, Сингапур и в скором времени — сам «великий и ужасный» Китай. Темпы роста числа роботов растут экспоненциально, на 30-40% в год, что означает, что за 6-7 лет их число вырастает на порядок.

Традиционным барьером для роботизации производств были факторы нестандартной и мелкосерийной сборки. Однако современная робототехника справляется с этими задачами. Более того, если смотреть шире, то автоматизируются все процессы, прежде всего сервисные.

В современных экономиках, по разным подсчетам, может быть автоматизировано от 40 до 70% рабочих мест. Что мешало реализоваться этому прогнозу? Прежде всего — нежелание острых социальных последствий. Но каждый раз, когда конъюнктура открывала лазейку, происходила рывковая модернизация. К примеру, во время прошлого снижения цен на нефть в 2016 году число вышек сланцевого газа в США сократилось почти вдвое. Число работающих в отрасли — примерно на 10%. Но когда цена выросла, число вышек быстро вернулось к докризисным значениям, а вот число рабочих — нет. Таким образом, за каждым сокращением производства в современной экономике будет впоследствии следовать его рост, но уже без ответного роста числа рабочих мест — их займут роботы.

В современной экономике главным конкурентом квалифицированного работника в последнее десятилетие стала связка «мигрант + робот». Низкоквалифицированный помощник автоматизированной линии вытеснил квалифицированного работника. Наглядный пример — такси. Все прекрасно видят водителей, которые совершенно не знают города (а это основная квалификация таксиста), но это компенсирует навигатор — то есть роботизированная система навигации.

Однако уже есть системы, которые позволяют убрать из этой цепочки человека вовсе и передать максимум работы роботам. Что мешало распространению таких систем? Боязнь потери рабочих мест.

Но коронавирусный кризис снимает это ограничение. Во-первых, на долгий период карантинов и восстановлений экономик (а этот процесс затянется на несколько лет), активность миграции резко снизится. Кроме того, многие производства и бизнесы уже остановлены, и нет никаких гарантий, что периоды жесткого карантина не повторятся в следующих сезонных вспышках новой инфекции. До 40% предпринимателей даже в России ищут способы автоматизировать процессы, чтобы снизить риск простоев при такого рода ситуациях. И это возможно! В комбинации с удаленной и распределенной работой высоко автоматизированные системы выигрывают у работающих по старинке.

В разных государствах это будет развиваться по-разному. Некоторые страны предпочтут ввести безусловный общий доход (БОД) для того, чтобы люди могли не работать и сидеть дома. В такой ситуации промышленный рост будет идти только в автоматизированных секторах. Налоги на роботов и прибыль от новых предприятий дадут средства на то, чтобы люди могли не работать. А закрытые границы остановят приток дешевых рабочих рук, конкурентных для местных. Это совершенно новая экономическая реальность, к которой мы еще не готовы, но которая настоятельно стучится в дверь.

2. Медикализация или право на болезнь?

Вторым ключевым трансформационным процессом будет изменение самого взгляда на здоровье человека и, главное, на его право свое собственное здоровье разрушать.

Долгое время здоровье и нездоровье человека считалось следствием стечения обстоятельств. Повезло или не повезло заболеть, получить травму, в любом случае пациенту полагалось лечение. Такой подход вытекает из идеологии национальных государств, которые воспринимали «рабочую силу» и «штыки» как ресурсы (человеческие), которые нужно поддерживать в здравии. Кроме полагающегося «ремонта», в некоторых странах предпринималась и «профилактика» — от прививок до популяризации спорта. Однако в любом случае решение, следовать или нет указаниям врачей, было правом человека.

В системах с преимущественно страховой медициной эта коллизия была обострена еще сильнее: плати за страховку и делай с собой что хочешь. Главное — чтобы хватало денег на лечение. И только небольшая часть (в последнее время, к счастью, все большая) населения действительно озаботилась поддержанием здоровья, чтобы меньше платить за лечение.

Тем не менее в целом по популяции за счет развития медицины люди стали жить дольше. Однако с этим пришли и возраст-зависимые заболевания, распространенность которых стала напоминать эпидемию — рак, диабет, сердечно-сосудистые и нейродегенеративные заболевания. И именно люди, имеющие такие болезни, стали основной мишенью коронавируса.

В итоге сложилась тревожная ситуация: чтобы спасти людей, имеющих проблемы со здоровьем, от вероятной и мучительной смерти, все общество садится на карантин, неся колоссальные экономические издержки. Получается, что если раньше болезнь была «личным делом», то сейчас благополучие общества целиком зависит от того, насколько оно здорово.

У этих тяжелых болячек много причин, но в значительной степени они есть следствие нарушений в образе жизни. В последнее время стремительно накапливается информация об этом. Например, вероятность рака груди у женщин, работающих по ночам, почти на 35% выше. Нарушения сна, дефицит движения, стрессы, курение, алкоголь, нездоровое питание — все эти факторы расшатывают здоровье и повышают вероятность заболеваний.

Однако кроме отдельных крупных мероприятий (типа ограничения курения), государства в целом дистанцируются от этих проблем. В итоге люди, предоставленные сами себе, не думают о рисках, а думают об удовольствиях (как те, кто высыпал на шашлыки в момент объявления карантина). В итоге их «личный выбор» ведет к остановке экономик, но признавать свою вину за сложившуюся ситуацию никто не готов.

Угроза эпидемии коронавируса обостряет внимание к тому факту, что люди в массе своей безответственны. А значит, число и широта мер, которые должны быть направлены на профилактику, будет постоянно расти. Прививки от гриппа были «по желанию», и большинство их игнорировало. Прививка от коронавируса (хорошо бы она вообще появилась), скорее всего, будет уже обязательной.

Саморазрушение здоровья перестает быть «личным делом», поскольку его компенсация ложится на все общество в виде неподъемных по тяжести мер. Увы, но долгое время прямая связь между сладкоежками и эпидемией диабета, рака и инфарктов все еще будет не очевидна, — тем важнее как можно раньше выработать комплекс мер, которые будут долгосрочно профилактировать тяжелые заболевания.

Сюда же стоит добавить и необходимость очищения воздуха городов, что делает, к примеру, Китай, поскольку этот фактор вносит колоссальный негативный вклад в здоровье наций. Тут тоже вопрос конфронтации «личного и общественного». Основной вклад в плохое качество воздуха вносят автомобили, а значит, запрет бензиновых двигателей будет постоянно сдвигаться в сторону все более близкого будущего.

Есть много и других мер, которые государствам и обществам просто придется принять, поскольку нагрузка на здравоохранение от добровольного или вынужденного разрушения здоровья людей становится очень тяжелой. А в случае вирусной эпидемии — запредельно тяжелой.

3. Закрытый мир или общая судьба?

Но и сами государства проходят стадию кризиса, самую существенную, пожалуй, за последние 300 лет.

Глобализация дала людям колоссальные возможности — жить, работать, отдыхать, учиться в глобальном сообществе. Но столкнувшись с пандемией, мир неожиданно выяснил, что глобальных инструментов обеспечения безопасности человека практически нет. ВОЗ оказалась практически бессильна, ее рекомендации многими (например, Трампом) игнорировались. Государства действовали по принципу «каждый сам за себя» — закрывая границы и вводя различные карантинные меры.

В мире не оказалось ни одного ресурсного центра, который дал бы полную аналитику и рекомендации по мерам сдерживания и смог бы вооружить и людей, и власти на местах инструментами контроля над эпидемией. Национальные системы сбоят практически везде. Более-менее образцово выступили Китай и Южная Корея — но ввиду значительного различия в менталитете и принципах организации обществ их рецепты оказываются не везде применимыми.

Мир столкнулся с двумя противоречивыми трендами. Глобальная угроза (пандемия) требует глобальных инструментов управления, но применение мер всегда локально — на уровне мегаполисов и регионов. А следовательно, отмечавшийся многими ранее тренд на увеличение роли городов в мировом порядке как раз и проявился в том, что меры сдерживания в Ухане, Москве или Нью-Йорке желательно бы было синхронизировать и скоординировать на самом старте эпидемии, а не с многомесячным опозданием.

Однако в эту глобально-локальную картину требуемой кооперации плохо вписываются современные национальные элиты. Показательным стал кризис целостности в Евросоюзе: государства ЕС не только не стали быстро вырабатывать единую политику (к этому брюссельская бюрократия попросту неспособна), а стали обвинять друг друга в воровстве масок и ИВЛ, действуя по принципам «каждый сам за себя» и «спасайся, кто может».

На пороге новое масштабное противоречие: у разных государств разный «запас прочности» выдерживать карантин, следовательно, смягчать его условия тоже будут по принципу «кто во что горазд». Создавая тем самым риски для соседних государств по получению вируса в не-иммунизированную популяцию снова и снова. Как будут урегулироваться такие конфликты? Кто будет арбитром? Некому было указать Трампу на его абсурдный скептицизм, в результате которого почти треть заболевших в мире — американцы.

В настоящее время эти проблемы только начинают вызревать. Формируются вопросы, на которые пока нет ответов. Сколько нужно длить карантинные мероприятия? Насколько жестко ограничивать межгосударственные и межрегиональные сообщения? Как кооперативно преодолевать экономический кризис? Где площадка для обсуждения этих вопросов? Кто мог бы давать советы и рекомендации государствам, спрашивая за их невыполнение?

На все эти вопросы ответов нет, но в ближайшие годы (а кризис продлится не месяцы, а именно что годы) они станут все актуальнее. Мир стал глобальным по факту, и откат в локальное состояние резко, катастрофически уронит уровень жизни. Очень многие товары и услуги в принципе не могут быть созданы в локальных экономиках, а даже если и могут (в Китае, к примеру), то столкнутся с резким падением спроса.

В глобальном мире нужна новая «конференция» по выработке новых правил игры, поскольку удар, нанесенный пандемией, сравним с мировой войной. И на этой конференции нужно вырабатывать инструменты и институты глобальной кооперации, которые можно будет быстро принимать и внедрять с учетом максимизации общего блага, а не в ущерб соседа соседу.

История эпидемий — это история человечества. «Черная смерть» средних веков создала само понятие современного гуманизма и стала причиной последовавших процессов формирования уникальной продуктивной культуры Европы. Чума XVIII века резко простимулировала индустриализацию, и вывела Европу в мировые гегемоны. Победа над оспой и другими эпидемиями во многом создала современную медицину и стала причиной демографического перехода, создавшего современный образ жизни.

Победа над каждой эпидемией продвигает человечество вперед — но дается крайне болезненно. И в силах людей снизить риски и использовать ситуацию во благо, а не тащить в будущее старые «болячки», которые и дают наибольшие «осложнения».

Источник