Национальные особенности украинской элиты – 3

В первом материале на данную тему авторский коллектив IIPP в рамках теории элит обосновывал тезис о том, что украинский правящий класс существует в рамках (нео-)феодальной, а не капиталистической общественно-политической формации. Соответственно, в таких же рамках существует и украинская контрэлита, которая с переменным успехом борется с элитой за контроль над (нео-)феодальной рентой. И только маргинальная (по отношению к национальному мейнстриму) украинская антиэлита пытается описывать общественно-политическую формацию, сложившуюся в Украине, в терминах капитализма и модерна.

Во втором материале мы подробно обосновали тезис о том, что вместе с социализмом украинский правящий класс отказался и от модерна, а также показали, что для украинского общества (нео-)феодальный код оказался вполне приемлемым и естественным.  

В текущем материале авторский коллектив IIPP проанализировал, насколько предрешенным для Украины было «выпадение» из модерна и были ли у страны шансы остаться в модерне и перейти из социализма в капитализм.          

 Для более простого восприятия материала, мы разбили его на две части – собственно украинскую историю и статью «Окончание лидерства «коллективного Запада» как следствие наступления эпохи постмодерна».

Украинская экономика на момент обретения независимости была прочно встроена в региональное разделение труда в рамках экономики СССР, а точнее – «народно-хозяйственного комплекса» Советского Союза и, отчасти, СЭВ (Совета Экономической Взаимопомощи – социалистического лагеря).

При этом Украина в рамках «народно-хозяйственного комплекса» играла роль «сборочного цеха»: на территории УССР были расположены преимущественно конечные звенья производственных цепочек, локализованных в различных республиках Советского Союза или, точнее, отрасли, выпускавшие продукцию высших переделов.

С точки зрения капитализма, именно здесь образовывалась основная добавленная стоимость экономики СССР. Но, в том то все и дело, что логика плановой / социалистической экономики и рыночной / капиталистической экономики не просто принципиально различны, но и практически несовместимы.

Да, Украина на момент распада Союза имела мощную индустрию с высокими уровнями передела и использованием преимущественно современных или отстающих всего на 10-20 лет технологиями (что не было критичным), передовую фундаментальную и прикладную науку, высокий образовательный уровень населения, квалифицированный научный, инженерно-технический и рабочий персонал. (Можно говорить о технологической отсталости в сфере АПК, но аграрный сектор нигде и никогда не являлся драйвером экономического роста и показателем уровня экономического развития).

Но с распадом Союза и всего социалистического лагеря, распалась и социалистическая система разделения труда, и встал вопрос встраивания украинской экономики в новую – мировую рыночную / капиталистическую систему.

Мы сейчас не будем обсуждать тот довольно длинный список иллюзий, которые не только общество, но и благополучно перекочевавшее из УССР руководство страны питало по поводу перспектив такого встраивания.  Просто констатируем: задача была в целом неразрешимой – украинский индустриальный и высокотехнологический сектор был слишком большим, чтобы целиком, либо своей существенной частью встроиться в международное разделение труда.

В ретроспективе мы можем так сформулировать проблему: можно ли было в начале 90-х в процессе перехода из социализма в капитализм не «вылететь» из модерна?

На тот момент абсолютное большинство внешних рынков было либо поделено, либо на них происходила жесткая конкуренция, в которую было практически невозможно встроиться. Но, что еще важнее, – в конце 80-х – начале 90-х годов прошлого столетия уже были выстроены и практически «зацементированы» не только на экономическом, но и на политическом уровне, основные технологические цепочки в рамках международного разделения труда.

И это было практически непреодолимым вызовом для украинского ВПК, ориентировавшегося на потребности армий уже не существовавших СССР и организации Варшавского Договора, а также для отечественного машиностроения и, в целом, сферы «производство средств производства».

Украине никто не планировал «выделять места» на завершающих либо даже срединных этапах технологических цепочек международного разделения труда. Свободные места были только на начальный этапах – «хвостах» этих цепочек, где украинские предприятия могли быть лишь поставщиками сырья либо продукции низших переделов, в т.ч. – аграрной. И Украина, несмотря на субъективное неприятие такого сценария как обществом, так и правящим классом, достаточно быстро стала страной его реализации. Только один, но весьма показательный пример: еще во второй половине 90-х Украина открывала свои технологические парки в Харбине и Цзинане, а уже сегодня в украинском экспорте в КНР сырье, продукция низших переделов и товары АПК составляют более 95%, а китайский импорт в Украину на 55% состоит из высокотехнологичных товаров.  

Абсолютно естественно, что именно отрасли низших переделов – АПК, металлургия, добыча отдельных видов сырья в условиях преобладания неофеодального общественно-политического уклада в Украине стали наиболее «олигархичными»: именно они приносят в страну, а, значит – своим бенефициарам, как формальным (олигархам), так и неформальным (верхушке государственно-бюрократического аппарата) львиную долю валютных поступлений. 

Сверхприбыли бенефициаров в этих отраслях, как уже указывалось в предыдущих материалах IIPP, обеспечиваются многочисленными льготами и преференциями, – de facto перераспределением в их пользу через государственный бюджет значительной части национального ВВП. Именно этот процесс перераспределения, мы назвали неофеодальной рентой.

Общим местом стало приводить в качестве позитивных примеров встраивания в международную систему разделения труда Японию, Южную Корею и Китай. Оценка этих кейсов будет дана в одном из следующих материалов IIPP.

Мы же констатируем, что в 90-х годах свое место в международном разделении труда невозможно было ни получить, ни завоевать. Можно было попытаться его «купить»; слово не случайно взято в кавычки – разумеется, речь идет о более сложных процессах.

Прежде всего, в первые 5-10 лет независимости существовала возможность «сдаться на милость транснациональных компаний» (в более политкорректной форме – создать многочисленные бонусы и преференции для крупных западных инвесторов в стратегических отраслях).

Но, при этом необходимо было четко понимать, что западные ТНК по отношению к украинскому индустриальному сектору будут «выковыривать изюм из булочки», т.е., их будут интересовать отдельные предприятия, а не целые отрасли или технологические цепочки, находящиеся в Украине, а, иногда – лишь отдельные технологические линии (цеха) в рамках этих предприятий.

Возможно, такое понимание отчасти присутствовало, особенно после первых столкновений с реалиями мировых рынков и международной системы разделения труда, но постсоветский правящий класс и украинское общество в целом в силу завышенных ожиданий (и, как следствие – неадекватных амбиций!) не могло согласиться на такой подход – пожертвовать «булочкой» ради сохранения «изюма». Украинская политическая нация отказывалась верить в то, что это – меньшее из зол, а альтернатива – ставшая сегодня фактом потеря «булочки» вместе с «изюмом».

Возможно, психологическая неготовность правящего класса и общества к подобного рода жертвам сыграла ключевую роль, но существовали и другие факторы. Из которых наиболее весомым было, отмеченное в предыдущих наших материалах, непонимание национальными элитами сущности капитала и, соответственно, неготовность к работе с иностранными инвестициями (= капиталовложениями).

Кроме того, встраивание, пусть даже частичное, украинских высокотехнологических производств в международное разделение труда имело не только экономическую, но и политическую составляющую, что предполагало понимание отечественным правящим классом основ современной мировой финансовой системы. Однако этого понимания как не было, так и нет.

В качестве примера приведем Японию и Китай, которые многие годы частично компенсировали Соединенным Штатам отрицательное сальдо двусторонней торговли активной покупкой американских государственных обязательств.

Впрочем, даже если бы каким-то чудом – например, благодаря дару предвидения, украинский правящий класс сумел бы учесть все указанные выше проблемы, то это все равно было бы лишь необходимым, но не достаточным условием пребывания Украины в модерне. Дело в том, что к началу 90-х эпоха модерна подошла к своему концу, о чем подробнее мы поговорим в следующем материале, подготовленном IIPP. А это значит, что для Украины на момент обретения независимости, места в модерне уже не существовало.

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

Когда материал был уже подготовлен к публикации, ряд уважаемых рецензентов поставили вопрос о роли интеграционного выбора, сделанного Украиной в 2014 году. Мы сочли важным высказать позицию авторского коллектива IIPPпо этому вопросу, хотя сегодня он носит исключительно теоретический характер.

С точки зрения преобладания неофеодального кода у российской правящей элиты и схожести российских контр- и анти-элит с украинскими, ситуация выглядит аналогичной, но с некоторыми нюансами. Прежде всего, если Украина была преимущественно индустриальной базой бывшего СССР, то Россия, во многом, была сырьевой базой Союза, хотя и с весомой долей индустриального сектора.       

В России, по сравнению с Украиной, намного большей в национальной экономике была доля сырьевых отраслей (как углеводородов, так и иных полезных ископаемых), а, значит, намного большая доля экономики смогла встроиться в международное разделение труда. Тем более, что львиная доля сырьевых отраслей РФ была встроена в мировую экономику еще со времен СССР.

Кроме того, неофеодальный правящий класс РФ с начала XXI века начал возвращаться к имперскому самосознанию, что требовало модернизации ВПК, а, значит, существенных капиталовложений в высокотехнологический сектор, который частично удерживает российскую социальную-экономическую систему в модерне. А высокотехнологичный сектор всегда кроме военной имеет и гражданскую составляющую.

Можно также отметить, что в рамках имперского самосознания российского правящего класса, заметная, хотя и явно меньшая часть стратегических решений, принималась исходя из неких концептуальных соображений, и только потом в реализацию этих проектов встраивались интересы олигархов, а не наоборот, – стратегические решения выступали прикрытием олигархического интереса.

В целом же, Россия встраивалась в международное разделение труда самостоятельно и вполне эгоистично, что не предполагало особого учета интереса бывших союзных республик, включая самую крупную из них по населению и экономике – Украину. 

Характерный пример – в «предконфликтном» 2013 году на страны СНГ приходилось лишь 13,4% внешней торговли РФ: Москва не сильно обременяла себя поддержанием «исторически сложившихся экономических связей».

Что же касается пресловутых «кооперационных связей», то независимо от того, где производилась конечная высокотехнологическая продукция – в России или Украине, на мировые рынки она практически не могла пробиться, а на внутренних рынках (России, Украины, СНГ в целом) платежеспособный спрос на нее был крайне ограничен. Для сохранения таких «кооперационных связей» необходима была политическая воля с обеих сторон, далеко выходящая за рамки экономической целесообразности, но, даже до 2014 года такая воля к сохранению «взаимовыгодных связей» носила практически полностью имитационный характер.

Отдельная тема – продукция ВПК. Даже в «горячую пятилетку» конфликта на Донбассе 2014 – 2018 годов, почти четверть (23%) украинского военного экспорта приходилась на Россию. Прежде всего, хотя ВПК пока существует и развивается в рамках модерна, говорить о капиталистических принципах его функционирования не приходится как на постсоветском пространстве, так и в мире в целом. Однако, в любом случае, армия России – это далеко не вооруженные силы СССР: коренным образом изменились задачи, концепция развития и военная доктрина. Это сразу же сделало большую часть украинского ВПК бесполезной.

Что касается сохранившихся технологических цепочек в этой сфере, то Россия стремилась их полностью воссоздать в рамках своей национальной экономики. Кроме того, включившись в гонку высокотехнологических вооружений, Россия все меньше нуждалась в морально устаревающих – в отсутствие модернизации – украинских комплектующих.

Можно констатировать, что амбиции как Украины, так и России встроиться в ядро капиталистической системы после развала СССР были ничем не обоснованы. Однако, у России изначально имелись предпосылки для более комфортного встраивания в периферию капиталистической системы на места «ближе к ядру».   

Таким образом, альтернативный «восточный» интеграционный проект никак не мог остановить ни «выпадение» Украины из модерна, ни процессы деиндустриализации с переходом на преимущественно сырьевую экономическую модель. Можно лишь предположить, что без шокового разрыва многих связей с РФ, скорость деградации экономики Украины в 2014 – 2020 годах была бы немного ниже, но это никак не сказалось бы на качественной картине.

Материал подготовлен
Международным Институтом Политической Философии (IIPP, Украина)

Авторский коллектив:
Константин Григоришин — бизнесмен
Виктор Савинов — философ
Дмитрий Джангиров — политический консультант