Художник-монументалист Роман Минин о выставке в темноте, искусстве как игре и арт-продюсерах

Фото: Алексей Яловега

Романа Минина знают прежде всего как «художника, который рисует шахтеров»: с 2007 г. на разных площадках мира — в Украине, Италии, Норвегии, Польше, России — автор реализовал более десятка персональных проектов только на тему шахтерского фольклора.

Впрочем, этим он не ограничивает спектр своих творческих интересов: Минин просто фонтанирует концептуальными идеями, представляя на суд зрителей то sms-арт, то расписанные маркером фотовиды Донецкой области, то стрит-арт-наив. Последний, пожалуй, является, еще одним программным пунктом художника. Будучи организатором Харьковского фестиваля стрит-арта, минин принимает участие во всех остальных отечественных фестивалях уличного искусства, а также проводит специализированные мастер-классы, в том числе за рубежом.

Роман Минин — автор с ярко выраженной гуманистической позицией. Чтобы убедиться в этом, достаточно просто посмотреть на его картины. В 2009‑м Всемирный альянс «Миротворец» наградил художника медалью «Талант и призвание».

$3200 – 5000 во столько оценили эксперты работу Романа Минина, выставленную на лондонские торги Phillips 8 апреля 2014 года

В марте Роман планирует принять участие в проекте пермского музея «Транзитная зона». До 12 апреля две работы художника — «Саркофаг для Донецкого фараона» и «Let My People Go» — выставят в центре современного искусства «ЕрмиловЦентр» в рамках проекта «Площадь Свободы».

— На ваш взгляд, должен ли художник выходить на баррикады? И если да, то с чем: мольбертом или «коктейлем Молотова»?
— Широкое мировоззрение художника не должно превращаться в крошечную точку зрения: когда это происходит, люди и хватаются за оружие. Меня же агрессивное проявление национально-патриотических чувств отталкивает. Если человек хочет рисовать — он будет рисовать. Хочет убивать — при первой же возможности начнет убивать. И тут уже каждый сам выбирает.

— У вас есть какие‑то свои «правила художника»?
— Первое: минимум средств — максимум выразительности. Второе: гармония формы и содержания. Если оба условия соблюдены, зритель определенно почувствует, что заложено в работе. Ведь, по сути, искусство — это обмен чувствами между художником и зрителем.

— И что же было заложено в работе, которую вы выставляли как номинант премии PinchukArtCentre 2013?
— Это был творческий эксперимент, исследование. На одной стене я сделал монументальную графическую композицию «План побега из Донецкой области»: на этот раз специально изобразил его объемным, ступенчатым. А на противоположной расположил контррельеф, «отпечаток» работы с чистой белой поверхностью: на ней пятеро детей из Димитрова (города, где я родился) изобразили родные места.

При этом моей работы они не видели. Дети рисовали терриконы, цветы, тополя, автобусы, голубей, шахтеров, чаек, которые на наших мусорных свалках победили ворон. Юные дарования вылезли за края, чуть не перебрались в соседние залы — их было не остановить. Затем я открыл свой «План побега». Конечно, наши работы были выполнены в совершенно разных манерах, однако многие изображения на них практически полностью совпали. Теперь как художник-монументалист я знаю, с какими образами работать, какие из них наиболее устойчивы, достойны монументального подхода и пройдут сквозь века.

— И все же вы далеко не всегда отталкиваетесь от местного и национального.
— Разумеется, когда мы имеем дело с актуальным социально-критическим искусством, действуют другие правила. Используемые образы имеют отношение к конкретному моменту и принадлежат к общему информационному полю. Например, на стрит-арт-фестивале в Хельсинки я сделал портрет Сноудена — человека, опубликовавшего секретные документы, подтверждающие слежку за людьми посредством социальных сетей.

— А разве стрит-арт-фестиваль может проходить в стране, где «настенное искусство» преследуется по закону?
— Меня даже забрали в полицию, когда я вышел на улицу и стал рисовать на стене: видимо, что‑то не поняли из‑за моего плохого английского. Организаторам пришлось заплатить за меня штраф. Довольно консервативная мэрия сначала вообще запретила фестиваль, а потом спустя три дня переговоров все‑таки разрешила рисовать: только под мостами и без использования краски — чтобы изображения можно было легко смыть. «Потому что нам нравится цвет цемента. И вообще, денег мы вам не дадим». Что делать, было непонятно. Питерский художник Ерш подсказал, что можно варить клейстер и клеить на него бумагу: собственно, в этой технике он все время и работает. Пошли в супермаркет, накупили муки. Под одним мостом Ерш клеил свои стикеры, а под другим, создавая изображение медведя и Сноудена, я наклеивал документы, выложенные Сноуденом на WikiLeaks.

— Поговаривают, вас в Хельсинки прозвали Crazy Russian?
— Наверное, я со стороны очень странно смотрелся. В художественном музее мы позаимствовали лестницу на колесиках, экспроприировали мусорный бак — опять же на колесиках. И каждое утро, я, как бомж, шел через весь центр к своему мосту: одной рукой катил лестницу, другой — мусорный бак, в который мы ставили ведра с клейстером. А вечером со всем скарбом шел обратно: вот и Crazy Russian.


Работать было сложно — поверхность неровная, шершавая, все равно что наш асфальт. Перед самым «финальным свистком» закончилась бумага и пришлось какого‑то раста-бразер просить принести мне «зе сейм пейпар»: он притащил какие‑то документы со свалки… Однако в итоге все склеилось. Мимо проезжал на велосипедике какой‑то человек, остановился, поговорил со мной, ему все понравилось: оказалось — министр культуры. Нас потом показывали по всем телеканалам, хвалили. А меня хлопали по плечу и говорили: «Спасибо, что приехал». Это был как раз тот случай, когда чтобы чего‑то добиться, пришлось бороться с обстоятельствами: все против тебя — а ты берешь и делаешь.

— Такое впечатление, что вы относитесь к искусству как к игре.
— Музыканты играют, актеры играют и правильные художники — тоже играют. Остальные заигрываются и начинают делать «серьезное искусство»: становятся пасторами своих маленьких религий. Я предлагаю все‑таки играть — с образами, композицией, пространством, художественными средствами, инструментами.

— Одна из ваших выставок проходила в полной темноте. Как так получилось?
— В римской Sinergy Art Studio проходил фестиваль современного искусства. Участников было много, и нас, незнаменитостей, оттесняли, оттесняли... В конце концов куратор предложила мне нарисовать работу где‑нибудь не здесь: «Может, на улице?» Рядом оказался организатор феста: «У меня в палаццо ремонт на одном из этажей. Хочешь провести там выставку? Правда, там нет света». Я сразу же согласился. В этом палаццо оказалось восемь огромных комнат и очень сложная система коридоров. Все окна мы закрыли. Люди ходили с фонариками в полной темноте и периодически натыкались то на заколоченные двери, то на расписанные стены, то на мои картины, графику, фотографию.

Харьковский композитор Юра Штайда написал специально для выставки атмосферную музыку — двухчасовой трек. И вот три дня с 18:00 до 23:00 молодой куратор Сергей Канцедал водил по выставке группы, а я стоял на выходе и собирал у людей фонарики. Затем говорил заключительное слово, все аплодировали. Люди стояли в очереди, приходили по несколько раз. Это была лучшая моя выставка: все сработало, полный катарсис и очень интересный опыт.

— Что нужно, чтобы сделать супервыставку?
— Большое пространство и деньги на продакшен. По большому счету, искусство — это тот же шоу-бизнес: есть и шоу, и бизнес. Почему же музыкантам снимают дорогие клипы, вкладывают в них огромные деньги, а в художников — нет? Ведь они производят вполне осязаемые вещи, которые реально продать. Мне совершенно непонятно, почему у нас нет арт-продюсеров.

— Вы работаете в разных стилях. Не мешает ли это быть узнаваемым?
— У каждого художника есть три этапа развития: сначала он копирует, потом ищет что‑то свое, затем находит — и зависает на этом на всю оставшуюся жизнь. Тогда о художнике говорят: «А, это тот, кто рисует шахтеров или клеит бумажки, или что‑то там делает из воздушных шариков». В принципе, это удобно для всех. Но если, помимо найденного, есть желание искать что‑то еще, почему бы и нет?

— Одну из ваших работ отобрали на лондонский аукцион Phillips. Какую именно?
— Полутораметровую графическую работу «Награда за молчание», выполненную в виде круглой медали. Это посвящение последним событиям в Украине, продолжение строчки Булата Окуджавы «Как много, представьте себе, доброты в молчанье, в молчанье». Хотя, конечно, молчать, пытаясь услышать своего оппонента, сейчас бывает очень сложно.