«Загадочные вариации» убеждают, что для отличного спектакля достаточно и двух актеров

Назначенный в прошлом году художественным руководителем и директором Молодого театра Андрей Билоус признается, что давно хотел поставить «Загадочные вариации» Эрика-Эмманю­эля Шмитта. Но только в своей новой труппе он встретил подходящих актеров — Алексея Вертинского и Станислава Боклана. Блестящий тандем сформировался ранее — достаточно вспомнить дуэты Вертинского и Бок­лана в «Дон Жуане» или «Сатисфакции». Но, в отличие от названных гранд-спектаклей, здесь всего два персонажа, в течение нескольких часов ведущих эмоциональный диалог. А невидимым режиссером в беседе зрелых мужчин выступает женщина — одна на двоих.

Сюжет «Загадочных вариаций» далек от бытового реализма. Однако его искусственность как раз и моделирует ситуацию, в которой исчезает все наносное. Герой Боклана Абель Знорко, знаменитый писатель и нобелевский лауреат, живет на необитаемом острове. Его роман в письмах «Невысказанная любовь» становится формальным поводом для визита журналиста Эрика Ларсена (Вертинский). Словесная дуэль поначалу не очень‑то клеится. Но когда маски сорваны и слабые лучики истины начинают пробиваться сквозь защитный слой, поединок сменяется длинными монологами, своеобразной «парной» кульминацией, напоминающей зрителю о главной цели театрального представления — катарсисе.

Безусловно, не стоит сбрасывать со счетов и крайне плотный культурный бэкграунд пьесы, работающий у французского драматурга практически безотказно (недаром же он защитил диссертацию по творчеству энциклопедиста Дени Дидро). Необитаемый остров от Даниэля Дефо, эпистолярный роман от Жан-Жака Руссо, идущая еще от античной традиции современная мода на книги-интервью, конфигурация персонажей в «Евгении Онегине» — в руках Шмитта все это становится темами для собственных вариаций.

Все прочие составляющие постановки, как это ни странно, сделаны по правилам успешной антрепризы, где главное — не заслонять звезд. В стерильно-белой сценографии Владимира Карашевского (обтянутые «постельной» тканью, неестественно вытянутые диван и журнальный стол, а также снежного цвета бар в форме глобуса) единственная подвижная часть — потолок, то открывающий необозримые горизонты, то нависающий над актерами. С предельно лаконичным музыкальным оформлением Алексея Харченко контрас­тируют костюмы Бориса Орлова, в которых соединены практичность и сказочность: Знорко поверх залатанного спортивного костюма набрасывает огромную шубу «из белого медведя», у Ларсена — пальто из разноцветных лоскутков.

Несмотря на отличную скроен­ность мужского разговора, он, как пальто Ларсена, легко распадается на множество самоценных цитат: о смысле писательской профессии («литература провоцирует реальность»), о критике («недора­зумения с критикой — это хорошая карьера?»), о природе коммуникации («люди не знают, чего от кого ожидать, поэтому и общаются»), подвод­ных течениях в любви (уже ставшее общеизвестным «любовь не знает пола»), женской красоте и наслаждении («остерегайтесь женщин, которые кажутся вам некрасивыми — они непревзойденны»). Но одно дело — преподнести сентенции на блюдечке и совсем другое — заставить пережить чужую судьбу как свою. Это и есть подлинный театр, который ничем не заменить. Боклану и Вертинскому сделать это удалось.