Война есть, а слова нет

В Украине нынче стало привычно бояться определенных слов. Ни в коем случае нельзя называть действия на востоке страны гражданской войной, например. За это ваши друзья со школьной поры могут перестать с вами здороваться, вам сделает выговор начальство, а в социальных сетях вам поставят квалифицированный психиатрический диагноз и начнут скидываться на билет до Москвы. Ваш билет.

Есть гражданская война или нет — вопрос действительно дискуссионный. Никакого общепринятого определения для этого понятия не зафиксировано. Ряд политологов считают, что это вооруженные столкновения внутри страны, в которых за последние 12 месяцев погибли 100 человек — тогда нужно признать, что гражданская война в Украине началась еще в феврале. Другие исследователи считают, что массовые беспорядки превращаются в войну, когда число смертей переваливает за тысячу, — и, судя по последним новостям, использовать спорное определение можно будет со дня на день.

Есть еще и определение, предложенное Международным комитетом Красного креста к Женевским конвенциям. Согласно этому определению, если повстанцы действуют на определенной территории, имеют вооруженные силы, органы власти, командующие ими; у повстанцев есть организация, обладающая признаками государства; законное правительство вынуждено использовать вооруженные силы против восставших и так или иначе признает их как воюющую сторону — то стороны участвуют в гражданской войне. И это определение не является четким, уточняет сам Красный крест. Но то, что происходит в Донбассе, вполне подходит под описанные признаки.

Похожая ситуация и со многими другими терминами, которыми можно описать нынешние события в Украине. «Повстанцы», «террористы», «сторонники федерализации», «хунта» и десятки аналогичных слов не столько несут информацию, сколько служат опознавательными маркерами в системе «свой — чужой». Написал «террористы» — и с тобой точно не будут разговаривать те, кто любит слово «хунта». Зато ты свой для тех, кому по нраву «ватники». Страх слов — инстинктивный, ведь они создают реальность. Как можно о чем‑то договариваться с террористами? Никто и не договаривается. Зачем признавать требования центрального правительства, если оно является хунтой? Правильно, незачем. Обе стороны с большой охотой пропагандируют одни слова и цензурируют другие, каждая создавая свой параллельный мир. У одних идет справедливая освободительная борьба против фашистской хунты, у других — подавление террористического мятежа. Хотя, если присмотреться, происходящее не является ни тем, ни другим. Больше оно похоже именно на гражданскую войну одной части общества с другой. Не называя вещи своими именами, сложно поставить диагноз и назначить правильное лечение. Как, говорят, ответил один доктор женщине, приведшей сына с жалобой на то, что «с его писей что‑то не то»: «С этого момента называем писю членом и начинаем лечить сифилис».