Самый известный украинский график Павел Маков о мировых аукционах и превращении искусства в товар

Фото: Сергей Ильин и Дмитрий Баранов

Павел Маков делает свои работы в безошибочно узнаваемой технике. Его многослойные офорты оценили во всем мире: персональные выставки художника проходили во Франции, Голландии, Дании, Чехии, Германии, России. Застать мастера в Киеве непросто — большинство его выставочных проектов реализуются в столице, однако жить он предпочитает в Харькове. В Киев художник приехал по делам, любезно включив в программу своего пребывания интервью «Капиталу».

— Где в ближайшее время планируете выставляться?
— В начале июня должна была открыться выставка в донецкой «Изоляции». Однако ее территорию захватили представители ДНР, и владельцы институции эвакуировались в Киев. Конечно, неизвестно, как будут разворачиваться события в стране, но пока в октябре планируем выставку в Национальном художественном музее под названием Paradiso Perduto — «Потерянный рай». Название проекта — в очень малой степени апелляция к библейским мотивам: «потерянный рай» прежде всего означает «потерянная жизнь». Первые мои работы на эту тему появились в конце 2012 — начале 2013‑го. Думал, работаю с метафорой — и вдруг события стали развиваться так, как я нарисовал. Кроме того, стала как никогда актуальной и еще одна моя серия — «Мишени» — которую я делал в конце 1990‑х. Мишень использована как символ нашего мироощущения, изменить которое можем только мы сами.

— Над какими еще сериями работаете, помимо Paradiso Perduto?
— Я заявил о ней на последней своей выставке в PinchukArtCentre: работа называлась «Доля» и изображала большой отпечаток пальца. В серии затронута тема персональной ответственности за то, что мы оставляем после себя. Как правило, хорошо мне знакомых людей прошу сделать отпечаток пальца. Из этого отпечатка убираю все, что мне кажется лишним, и оставляю лишь самое харáктерное, интересное. Потом все это сильно увеличиваю и превращаю в некий лабиринт — план «сада» человека. Мне это очень интересно, одну такую большую работу уже закончил: она есть на makov.com.ua. Сделал ее для одного очень хорошего знакомого, коллекционера, называется La Pineta (итал. «Сосновый лес». — «Капитал»). Многие такие работы делаю на заказ, но только хорошо знакомым людям. Так, мой друг-датчанин умирал от рака и согласился оставить отпечаток пальца. И «Сад Флеминга» появится, хотя самого Флеминга уже нет в живых: человека нет — а «сад» от него останется.

— Часто бываете недовольны результатом своей работы?
— Я доволен результатом, когда ставлю под работой подпись. Делаю это раз в два-три месяца или даже раз в полгода. А работаю‑то практически каждый день — и все это время недоволен. Зато когда заканчиваю работу, приходит удивительное чувство радости, сравнимое с эйфорией. Которая, впрочем, быстро проходит.

— Как долго делаете свои работы?
— Есть работы, даже небольшие, которые находятся в процессе создания годами — «Донрозу», например, я делал 2,5 года. Иногда откладываю их на несколько дней, месяцев, лет. Сейчас буквально заканчиваю три работы для коллекционера Андрея Супруненко, за которые давно заплачено: начал их еще в 2004‑м. Все время к ним возвращаюсь, что‑то меняю…
Бывает, вечером уходишь из мастерской, смотришь на результат и думаешь: вот тут, тут, тут нужно завтра поработать. А утром приходишь — а работа «закончена». Без твоего участия. Это происходит крайне редко, и такие произведения самые ценные. Значит, работа обогнала тебя: случилось что‑то, чего не предвидел, да и не мог предвидеть. И пока не поймешь, что же там произошло, пока не раскроешь тайну этого творения, оно остается важным и ценным. С такими я не расстаюсь, и если спрашивают цену, называю в три-четыре раза выше общепризнанной. Иногда это отпугивает покупателя, иногда — нет. Вообще работы примерно одного размера и одинаковой степени завершенности могут отличаться ценой в разы: одна будет стоить $ 3 тыс., вторая — $ 10 тыс. — в зависимости от того, сколько в нее вложено.

— Есть мнение, что вы прекрасный менеджер самому себе, один из самых самодостаточных украинских художников.
— Что касается продаж, непосредственно ко мне обращается только очень узкий круг коллекционеров. Большинство покупателей приходят в галерею (с 2004‑го мы плотно сотрудничаем с арт-центром «Я Галерея»). Надо сказать, в 2007‑2008 гг. основная часть работ была продана именно галереями. Организацией выставок тоже занимаюсь редко. Скажем, Paradiso Perduto в НХМУ делаю совместно со Stedley Art Foundаtion: фонд финансирует проект, очевидно, будет издавать каталог. Все работы, связанные с данной темой, Stedley Art Foundаtion выкупает по специальной цене: так мы договорились. Кстати, осенью 2013‑го, в ноябре, одну из работ этой серии фонд уже продал на Sotheby’s.

— Когда картина уходит на аукционе, какой процент от продажи получает автор?
— Если это вторичный рынок, то, как правило, ничего. Если первичный — в лучшем случае треть от суммы. На аукционах всегда очень много посредников: во‑первых, сам аукционный дом, который берет и с художника как с продавца, и с вас как с покупателя. Плюс работу кто‑то вывозил, оформлял в раму — этот человек тоже захочет свой процент. К тому же работа могла принадлежать художнику, но при этом находиться в галерее: тогда галерея тоже берет свой процент. Так что автор может получить всю сумму, только если продает работу сам, 50‑60 % — если ее продает галерея и всего 20‑30 %, если она ушла на аукционе.

— Если художник не зарабатывает на аукционных продажах, зачем они ему нужны?
— Я бы сказал, что аукционы и художники вообще никак не связаны. Если только художники не занимаются покупкой на аукционе своих собственных работ: такое тоже бывает. За примерами далеко ходить не надо — тот же Дэмиан Херст сам у себя покупал работы, даже не скрывая этого. Как правило, аукционы — это ярмарки тщеславия, организаторы которых — очень ироничные люди. Участники аукционов пытаются повысить цену на художника, которого коллекционируют, либо доказать, что они богаче остальных. А в 1950‑1960 гг., например, аукционы совершенно сознательно использовали немцы, чтобы поднять цены на национальное искусство. И этим занималось государство, реализуя одну из составляющих своей политики. На аукционе искусство превращается в товар и тем самым обесценивается. Потому что серьезный художник создает работу не для того, чтобы в нее вложили деньги, а чтобы кто‑то о чем‑то подумал.

— Однако у художественных аукционов есть абсолютно прикладная функция: они являются ориентирами для ценообразования.
— Поймите, я не утверждаю, что аукционы — это плохо. Тем более что только на них устанавливаются цены на произведения искусства определенного автора. Аукционы всегда задают некую планку, точку отсчета. Но аукционы — это составляющая рынка. И как бы наши художники ни сетовали на отсутствие рынка у нас в стране, его появление не все смогут выдержать. Возникают искушения, перед которыми порой очень сложно устоять: художник часто становится заложником арт-рынка и, стараясь продать все больше, начинает репродуцировать самого себя.

— Как вам удается оставаться независимым от коммерческой составляющей искусства?
— Медленно работаю и, соответственно, меньше репродуцирую самого себя. У меня очень мало работ. Даже исключительно по техническим причинам не могу их делать больше и быстрее. С другой стороны, на момент появления рынка в 2002‑м я добился того, что люди либо принимают созданное мною, либо вообще не принимают.

— Где больше поклонников вашего творчества: в Украине или за рубежом?
— Пожалуй, многое зависит от серии. Те же «Мишени» не раз выставлялись в Украине, но ни одна не была продана: подобные работы порой приводят к очень невеселым мыслям, а думать о плохом не хочется. Гораздо больший интерес к этой серии проявили в Прибалтике, Европе. А в Чехии из галереи «Графийон» (Прага) две небольшие «Мишени» (25 × 25 см) украли прямо с выставки. В 2000‑м на экспозиции в Голландии было продано много работ, практически полсерии: они небольшие, недорого стоят, а местные любители искусства не боятся смотреть в лицо экзистенциальным проблемам. Так что многое, конечно, зависит от ментальности людей, которые приходят на выставку.

— А что, если заказчик попросит вас что‑либо изменить в работе?
— Это исключено, я так никогда не делаю. Может, потому что долгое время мои работы покупали вовсе не частные лица: первые из них — например, три цветных рисунка — в 1988‑м приобрел Сумской художественный музей за огромную по тем временам сумму 800 рублей. К тому же примерно до 1997‑го я сводил концы с концами за счет международных премий: это был достаточно серьезный источник моего дохода. Но тогда жизнь у нас была дешевая, премии — довольно большие, и на $ 3‑5 тыс. я мог жить месяцами, ни о чем не думая. Когда в Украине появились коллекционеры моих работ, им пришлось свыкнуться с мыслью: либо они покупают что есть, либо не покупают ничего.

— Павел, почему вас так раздражает, когда картины покупают «не по любви, а по расчету»?
— Если коллекционер, покупая, сразу думает, сколько это будет стоить на вторичном рынке, — это не коллекционер, а дилер. И мне это неинтересно. Конечно, если так складывается финансовая ситуация, коллекционер может продать часть своего собрания, но он всегда будет делать это с болью. Заметьте, три крупнейших коллекционера прошлого — Третьяков, Щукин, Морозов — никогда ничего не перепродавали. И когда я сам приобретал произведения искусства, помню это ощущение радости и осознание: я отдаю всего-навсего деньги, а получаю нечто вечное, что будет со мной всегда. Только так искусство работает.

ДОСЬЕ

Павел Маков — член Королевского общества живописцев и графиков Великобритании (1994), Союза художников Украины (1998), член-корреспондент Академии искусств Украины (2006). Имеет множество наград, среди которых Гран-при 1‑й Всесоюзной биеннале графики (1990, Калининград) и Международной выставки графики и плаката «4 Блок» (1994, Харьков), а также 1‑я премия Национальной триеннале графики (1997, Киев). Работы художника хранятся в Национальном художественном музее Украины (Киев), Национальном музее русского искусства (Киев), PinchukArtCentre (Киев), Национальном художественном музее Эстонии (Таллинн), Государственной Третьяковской галерее (Москва), Государственном музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина (Москва), Музее Виктории и Альберта (Лондон), музее Ашмолиан (Оксфорд, Великобритания), Музее Оденсе (Дания), Метрополитен-музее (Нью-Йорк), Национальной галерее (Вашингтон), Библиотеке Конгресса США (Вашингтон), Музее современного искусства (Ибица, Испания), Центре современного искусства (Осака, Япония) и других арт-институциях.