Борис Михайлов и его супруга Виктория рассуждают, почему работы знаменитого автора раздражают зрителя

Фото: FOTOBANK.UA

На всей территории постсоветского пространства сложно найти фотографа, чье имя звучало бы так же громко и скандально. Уже с самой первой своей выставки в конце 1960‑х Борис Михайлов шел против мейнстрима, создавая собственное альтернативное направление.

Например, в своей «Красной серии» автор иронизирует над советской действительностью, а постановочные фото из цикла «История болезни» изображают бездомных и люмпен-пролетариев, не сумевших адаптироваться к условиям неразвитого отечественного капитализма.

Пока украинские ценители искусства продолжают споры о том, стоит ли причислять фотографии Бориса Михайлова к произведениям искусства, во всем мире этот вопрос давно решен: его работы входят в коллекции МоМА (Нью-Йорк), Метрополитен-музея (Нью-Йорк), Музея современного искусства Сан-Франциско, Пинакотеки современности (Мюнхен), Музея Виктории и Альберта (Лондон), Тейт Британии (Лондон), Музея Стеделек (Амстердам), Центра Жоржа Помпиду (Париж) и других. В этом году знаменитому автору исполнилось 75.

В честь этой даты на родине фотографа, в Харькове, проходит ретроспективная выставка его работ. Все пространство галереи «ЕрмиловЦентр» занимают снимки из знаковых серий Михайлова «Город», «Красная», «Вчерашний бутерброд», «История болезни», «Я — не я», «Look at me, I look at water…» и пр. Кроме того, представлены премьерные «Почеркушки», а в галерее Vovatanya — новая серия «Промзона». Именно в Харькове, в Городской художественной галерее, «Капитал» встретился с приехавшим сюда фотографом и его супругой.

— Выставка в «ЕрмиловЦентре» прекрасна, и все же зрителям, откровенно говоря, показалось мало.

Виктория: Мы исходили из возможностей пространства, бюджета. Ретроспектива требует показать все, что уже сделано, или познакомить хотя бы с основными работами. Сделать полную ретроспективу было просто невозможно. То, что выставлено в «ЕрмиловЦентре», конечно, далеко не все, но основные работы здесь представлены, а серия «Сумерки» показана полностью. Вы даже не представляете, сколько бы это стоило — ﷯привезти работы из зарубежных музеев, если мы даже не смогли привезти их из Киева.

Борис: Если правильно выстроить линию, не обязательно ее расширять количественно. Если говорить о совсем старых работах, при их экспонировании мы решили сделать акцент на повествовании о политизированном человеке. Можно было, конечно, сделать какие‑то другие акценты, пойти по пути фоторассказа… Все дело в угадывании возможного зрителя, а угадать как раз мне было достаточно сложно: я с этим зрителем почти не знаком. Да и места было мало.

— Насколько понимаю, новые работы посвящены переосмыслению нынешней реальности?

Борис: Мои работы всегда были реакцией на современное — с учетом моего понимания того, что такое арт. И стремления не повторять уже кем‑то созданное. Фотография все время движется от формального к реальному и обратно. И выставка как раз об этом маятнике — когда от одного уходишь к другому. Предыдущие 20 лет были годами реального, но только не в украинском арте. А сейчас реальное отошло еще дальше: появились компьютеры. Почему я чего‑то добился? Думаю, потому, что занимался направлением, которое выиграло (или, по крайней мере, до сих пор выигрывало) последние 20 лет — направлением реальной жизни и реальных «болезней».

— Почему вашу «Историю болезни» до сих пор недооценивают украинские коллекционеры?

Виктория: Более того, относительно этой серии не раз звучала фраза, которую совершенно не понимает западное арт-сообщество: «Представлять страну в невыгодном свете». Причина неприятия работ, мне кажется, в том, что бомжи изображены совершенно благородно. Мало того, смотрят на тебя как бы сверху вниз. Наверное, этот момент смотрения сверху и раздражает людей: бомжи должны быть мусором и валяться. А там они стоят как библейские образы.

$ 91,4 тыс. за такую сумму были проданы 23 работы Бориса Михайлова из серии «У земли» на торгах современной российской и восточноевропейской фотографии аукционного дома Sotheby's в Лондоне

Борис: Я как‑то обратился за советом к друзьям, что им было бы интересно, чтобы я снял. И мне предложили: «Брось бомжам деньги в урну — пусть они из‑за них убивают друг друга». Тогда, разумеется, все было бы «правильно», и в бомжах, наверное, было бы что‑то звериное. Я этим советом, конечно, не воспользовался — не мое. И еще один маленький нюанс: если бы я бросил им деньги в урну, то оказался бы «сверху». А я поставил их на своем уровне и даже чуть выше. Вам не нравятся бомжи, поскольку вы не верите, что завтра попадете в их положение, а ведь все мы попадем: так говорит экономист Михаил Хазин. Вот тогда все взглянут на них по‑другому. Вот скажите, почему в кино полно насилия — и это не кажется нам ужасным, а в фотографии насилие выглядит ужасно? Потому что в кино это придуманное, а на фотографии — реальное. А людям реальное не нужно.

— Может, люди просто не воспринимают реальность как объект искусства?

Борис: Да, вы правы. Хотя XX век чуть поправил эту ситуацию, но не для всех. Очень давно это сделал Марсель Дюшан (известный французский и американский художник, стоявший у истоков дадаизма и сюрреализма. — «Капитал»): в пространство искусства была введена реальность без прикрас. На постсоветском пространстве за искусство, мне кажется, часто принимают не творчество, а мастерство: отточенное мастерство и непохожесть на кого‑то. Уникальное всегда ценилось больше, чем обыденное, банальное, анонимное. Но уникальность — это какой‑то момент, а не сама жизнь. А для меня в обычной банальной анонимности правды жизни всегда больше. И переход от уникального к банальному очень важен, поскольку это приближение к реальности.

— Как вы оцениваете выставку молодежной платформы?

Борис: Когда я впервые взглянул на выставку (в рамках проекта девять молодых фотографов, считающих себя последователями Бориса Михайлова, представили свои видеоинсталляции. — «Капитал»), первое ощущение было: сильно сделано. Однако, присмотревшись, понял, что здесь нет ни одной хорошей картинки. При большом скоплении людей прослушать мне удалось только пару инсталляций, и впечатление осталось довольно благоприятное: работы острые, довольно сильные. Но, понимаете, без картинки работа вроде как есть, но ее в то же время нет. Тем не менее мне понравилось название выставки «Комнатная температура»: оно отражает нынешний переход из общественного в личное. Ведь общественная реакция, как мне кажется, теряет значение. Для человека важна только личная реакция на личные вещи: как будто он пьян и стоит, упершись головой о стену, и думает о чем‑то своем, а может, ни о чем не думает.