Главный хранитель фонда НХМУ Юлия Литвинец о сокращении количества подделок и пропавших из музея картинах

Фото: Иван Черничкин

Вся профессиональная деятельность искусствоведа Юлии Литвинец так или иначе связана с Национальным художественным музеем Украины: по окончании института она работала здесь старшим научным сотрудником, затем возглавляла Фонд содействия развитию НХМУ и вот уже 10 лет занимает должность главного хранителя музейного фонда. При этом курируя выставки — например, «Олександра Екстер. Амазонка авангарду» (2008), «Микола Глущенко. Дорогами мандрів» (2009). Помимо этого, с 2008‑го Юлия является исполнительным секретарем Украинского комитета ICOM — Международного совета музеев.

В Национальном музее нет сотрудника, который больше знал бы о его собрании, лучше разбирался в финансовых вопросах и к тому же не боялся говорить на щекотливые для музея темы. Словом, в лице Юлии Литвинец «Капитал» нашел отличного собеседника.

— Тяжело пришлось в феврале?
— Конечно. Музей был на линии огня: у памятника Чорноволу уже проходила линия фронта. Сложно было ходить на работу, решать вопросы с охраной. Мы просчитали все риски и угрозы, окна изнутри заделали фанерой, гипсокартоном и все экспонированные на первом этаже произведения искусства перенесли в хранилища. Заклеили воздуховоды, чтобы в помещения не шла гарь. Разложили пожаротушительные рукава, везде расставили огнетушители. Каждый вечер, начитавшись военных сводок и насмотревшись стримов, директор Мария Задорожная составляла план на следующий день, и мы решали, кого из сотрудников лучше вызвать на дежурство. Стараясь при этом лишний раз не рисковать ни человеческими жизнями, ни экспонатами, ни зданием музея. У нас тут с 19 февраля до середины марта днем и ночью дежурили два сотрудника МЧС, два милиционера и как минимум два музейных работника. Ничего, выжили.

— Как видим, первый этаж пустовал недолго: на освободившемся пространстве экспонируете сокровища «Межигорья».
— В залах сейчас находится 562 экспоната, включая артефакты из дома Пшонки. Когда поехали в «Межигорье», даже не представляли, что это будут за объемы. Все стояло в гараже и, очевидно, предназначалось для вывоза в Крым: везде были наклейки с соответствующими надписями. Сначала мы забрали книги, иконы. А потом началось: «Ой, смотрите, и здесь еще прицеп!..» Когда я все это увидела, музей показался таким маленьким и беззащитным. Уняв подступивший приступ паники, решили брать: в конечном счете приняли 12 машин всяческого добра.

— И золотой батон?
— Вы мне можете объяснить, что за батон и почему меня все о нем спрашивают?! Я его в глаза не видела.

— Скажите, а каков на нынешней выставке процент действительно ценных экспонатов?
— У нас музей художественный, и мне легче оценить именно художественную составляющую этого поступления. Из икон серьезного музейного значения процентов десять. По книгам совершенно иная ситуация: 80% из них действительно ценные. Если говорить о декоративно-прикладном искусстве (а его на самом деле больше всего: всевозможные канделябры, каминные сеты, часы и прочее), здесь для музеев интерес представляет не более 20 %.

600 тыс. грн составляет рыночная стоимость работ Николая Глущенко, пропавших из Национального художественного музея Украины

— Насколько мне известно, многие из выставленных произведений искусства были приобретены на мировых аукционах.
— Так и есть: например, в зале № 3 стоят четыре прекрасные деревянные скульптуры: Меркурий, Паллада, Аполлон и Венера. XIX век, Италия, но сделаны по образу и подобию статуй эпохи Возрождения. Все это в сентябре 2013 года было куплено на Cristie’s за € 314 264 (о чем свидетельствует аукционная наклейка).

— Очевидно, что‑то из коллекции останется в фонде НХМУ. Не считая этого, когда и как последний раз пополнялась коллекция музея?
— Музей был создан в конце XIX века спонсорами и меценатами: подаренные ими артефакты в то время составляли бóльшую часть экспозиции. В советское время была другая система пополнения фонда: через закупку произведений искусства на художественных и тематических выставках. После того как Украина стала независимым государством, возобновилась традиция спонсорства и меценатства.

— И что за последнее время музею подарили меценаты?
— В прошлом году мы получили большой подарок: около 200 графических работ Иллариона Плещинского (советский художник, график. — «Капитал»). Заявку на их закупку мы подавали в Министерство культуры не один год. В конце концов сердобольные владельцы сжалились над нами и подарили работы музею. Сейчас все это изучаем, описываем, а к концу года, возможно, сделаем отчетную выставку.

— А как часто и каким образом работы из музея пропадают?
— Много рисков возникает, когда мы передаем работы для оформления немузейных учреждений: Кабинета министров, администрации президента. Так, например, в 2001‑2004 годах Кабмин в приказном порядке потребовал у нас ряд работ для оформления кабинетов чиновников (традиция, сложившаяся еще со времен СССР). А потом долго не могли пробиться к картинам на проверку, хотя должны производить ее раз в год: нужно иметь кучу разрешительных документов, высокие чиновники не хотят, чтобы к ним заходили. К каким‑то произведениям нас просто не допускали. В конечном счете мы стали подозревать, что с работами что‑то не так. Стали требовать, угрожать прессой, телевидением — и нас все-таки допустили к картинам: две из них пропали, две были подделаны. Те, что пропали, потом нашлись. А оригиналов подделанных работ — «Село біля річки» и «Дніпровські далі» Николая Глущенко — так и не отыскали. При этом нам пришлось очень долго доказывать, что подделки не наши и мы выдавали оригиналы. При помощи юристов нам удалось собрать целую папку документов, доказывающих нашу невиновность, и наконец по факту пропажи произведений искусства открыли уголовное дело. Надеемся, оба произведения найдутся и виновные будут наказаны.

— Какова приблизительная рыночная стоимость пропавших работ?
— Около 600 тыс. гривен. Вообще считаю: если Кабмин, администрация президента или другие госучреждения хотят украсить свои кабинеты, есть прекрасные современные художники, которые совсем недорого продадут им свои произведения.

— К вам наверняка приносят на экспертизу произведения искусства. Какие именно и как часто?
— Работы на экспертизу приносят достаточно часто. Украинские иконы, живопись: все, что соответствует нашему профилю. Если приносят что‑то «не наше», отсылаем в профильную институцию: в реставрационный центр, Исторический музей, в Музей русского и западного искусства. Надо сказать, экспертиза — вопрос довольно сложный. Так что если хотите получить действительно хорошую, обращайтесь к узкому специалисту. Вот я специалист по иконописи, и если возьмусь проводить экспертизу, скажем, зарубежного декоративно-прикладного искусства, напишу очень много интересного.

— Для проведения экспертизы лучше обращаться к частным экспертам или сотрудникам государственных институций?
— С одной стороны, сегмент частной экспертизы у нас только развивается, поэтому для профессиональной экспертизы я бы советовала обращаться в государственные органы — в музеи, реставрационный центр. Все‑таки мы несем ответственность за то, что делаем: и перед собственной «совестью джигита», и перед государством. С другой стороны, у нас много квалифицированных экспертов, но нет пристойного оборудования. В частных организациях есть хорошее оборудование, но большинство экспертов работают в музеях.

— Как часто на экспертизу приносят подделки?
— До кризиса подделок приносили больше: буквально каждую неделю приходили с чем‑нибудь весьма любопытным. Был прямо бум какой‑то. Сейчас подделки встречаются гораздо реже, хотя количество экспертиз не уменьшилось. В какой‑то мере это можно объяснить тем, что подделки — тоже бизнес. Который во время кризиса, очевидно, пострадал.

— Сейчас финансирование культуры сократилось до минимума. Как в этих условиях выживает НХМУ?
— Культура у нас финансировалась по остаточному принципу всегда: и во времена СССР, и в независимой Украине. Сейчас по вполне понятным причинам все стало еще сложнее. Впрочем, для нас, откровенно говоря, ситуация не изменилась. Нам выплачивают небольшие зарплаты, оплачивают коммунальные расходы: вот, собственно, и все. В остальном фандрайзинг лежит на нас, и, в общем, это не так уж плохо: развиваем новые программы, спонсорские пакеты.

— О фандрайзинге, пожалуйста, расскажите подробнее.
— Существует целая программа спонсорской поддержки музея: в прошлом году стартовал проект «Коло друзів». И я вам скажу, это действительно работает. Самый крупный членский взнос составляет 8 тыс. грн, самый маленький — 500 грн в год. Благодаря этим деньгам мы держимся на плаву, а в хранилищах музея наконец появились современные стеллажи. А это удовольствие не из дешевых: на их установку в 8‑м хранилище компания JTI дала 80 тыс. грн, друзья музея — еще 47 тыс. грн. Для хранения холстов купили маппер за 12 тыс. грн. Все эти приобретения важны, поскольку коллекции пополняются новыми экспонатами, а объем хранилищ остается прежним. Теперь можно компактно и удобно все разместить и при этом иметь свободный доступ к каждому произведению искусства, которые уже не свалены в кучу. И, конечно, нашей радости не было предела, когда за 30 тыс. грн мы приобрели мощный увлажнитель воздуха: ведь для картин важно поддерживать определенный микроклимат. Плюс во время февральских событий нам помогли закупить 30 порошковых огнетушителей.