Ансамбль классической музыки имени Лятошинского исполнил три кантаты Баха. Две из них прозвучали в Киеве впервые

Слева направо: Нина Харченко (альт), Андрей Кириллов (тенор), Олег Чернощеков (бас) одновременно и артисты хора, и блестящие солисты Ансамбля им. Б. Лятошинского

Фото: Иван Черничкин

Иоганн Себастьян Бах писал кантаты с прилежанием лютеранина и невероятной интенсивностью: для каждой воскресной службы и к тому же для каждого праздника церковного календаря. Партитуры его кантат из числа тех двухсот, что удалось обнаружить и восстановить спустя три века после создания, занимают в нотной библиотеке современного хорового дирижера особое место.
Руководитель ведущего коллектива Национального дома органной и камерной музыки Валентина Иконник-Захарченко принадлежит к поколению киевских хормейстеров, для которых петь Баха (шесть его мотетов, в отличие от кантат, никогда не исчезали из музыкального обихода) сродни своеобразному профессиональному вероисповеданию — определенное торжество. В последние годы она ввела в репертуар коллектива такие монументальные сочинения, как мессы Йозефа Гайдна и Вольфганга Амадея Моцарта, генделевского «Мессию» и «Magnificat» Антонио Вивальди, а теперь и столь редко исполняемые у нас баховские кантаты.
Премьеры 66‑й и 5‑й (их принято нумеровать по порядку занесения в международный каталог) состоялись в первом отделении концерта. Управлял музыкантами по традиции, согласно которой два дирижера «лятошинцев» чередуют свои выступления и программы, Игорь Андриевский. Уже в начале 66‑й кантаты «Wie schön leuchtet der Morgenstern» («Как ярко светит утренняя звезда») обратило на себя внимание опрятное и ровное хоровое звучание: «лятошинцы» поют не четырьмя взводами по десять человек, а десятью квартетами. И до конца произведения в нем слышались только эти опрятность и ровность: без нюансов или хотя бы непременных для музыки эпохи барокко чувственных аффектов. То, что одна кантата посвящена ликованию, а другая «Wo soll ich fliehen hin?» («Куда мне убежать?») — отчаянию, можно было распознать разве что по смене тональностей, мелодическим фигурам и словам, например, «schmerz» («боль»), но никак не по исполнительской артикуляции.
Контрасты в музыке возникали редко и как бы не по воле дирижера, а в силу смены количества исполнителей: хор с оркестром и органом звучали естественным образом плотно и насыщенно, а солисты-певцы — естественным образом тонко и воздушно. Градусов того внутреннего жара, с которым создавались тексты и музыка времен Реформации, не было в принципе. Впрочем, есть определенная приятность в том, чтобы отказаться от притязаний на что‑либо выдающееся и согласиться слушать постепенное истечение хорошо организованного композитором звукового потока, никуда никем не направляемое, а просто корректно воспроизведенное. Такой подход рождает искреннюю признательность к солистам: Елене Шиналь (сопрано), Нине Харченко (альт), басу Олегу Чернощекову, тенорам Андрею Кириллову и Вадиму Солодкому, столь же чисто исполнившим свои соло скрипачу Вячеславу Зайцу, трубачу Юрию Корнилову, органистке Ирине Харечко.
После антракта 21‑я кантата «Ich hatte viel Bekümmernis» («Умножались скорби в сердце моем») вызвала недюжинное оживление: сложно не откликнуться на призывно-фанфарную тему ее финала, в котором участвуют еще и литавры.
Стоит надеяться, что и свежевыученные 66‑ю и 5‑ю кантаты ансамбль им. Лятошинского вскоре насытит чувствами — пусть не столь богатыми оттенками и устремленными, как то читается в баховских партитурах, но хотя бы ординарными человеческими: радостью узнавания, удивлением от необъяснимо выбранного темпа, облегчением от того, что произведение, что называется, «обыграно». Поскольку именно этот коллектив и именно в Доме органной музыки время от времени повторяет лучшие из своих программ.