Максим Мамсиков о семейной конкуренции, коммерческом искусстве и договорных отношениях с галереями

Фото: Иван Черничкин

Начав с миниатюрных черно-белых пейзажей, Максим Мам­­­сиков лет 10 назад пришел к яркой, жизнерадостной живописи. Стиль мгновенно узнаваем: воланчики, парашюты, воздушные шары, пробки от шампанского, люди на фоне голубого неба. Масштабные, выразительные полотна при нарочитом минимализме наполнены смыслом и легкой медитативностью.

Работы художника продавались на таких авторитетных аукционах, как Sotheby’s, Christie’s, Phillips. Впрочем, и без этого инструмента продвижения на арт-рынке Мамсиков — один из самых востребованных отечественных авторов. Ему нет нужды выставлять свои картины в галереях: коллекционеры забирают их прямо из мастерской. Тем не менее в Dymchuk Gallery до 16 ноября проходит выставка художника — здесь можно увидеть новую серию работ, преимущественно портретов.

— Как долго ваши работы будут находиться в галерее после завершения выставки?

— Обычно работы после выставки остаются в галерее еще примерно полгода. А сейчас все будет зависеть от того, как мы с Толиком (Анатолий Дымчук — бизнесмен, галерист, коллекционер. — «Капитал») договоримся. Одна работа мне уже сейчас нужна для благотворительного аукциона.

— Как считаете, у кого лучше получится продать работы — у галереи или у вас?

— Я раньше с Дымчуком не работал, и все же мне кажется, что продажами он особо не занимается. Как мне видится, он просто любит искусство — он не столько бизнесмен, сколько коллекционер, поэтому в первую очередь заинтересован недорого приобрести хорошую работу. Вообще, у нас как раньше было заведено, у «Карася», к примеру, да и у других тоже: сделал выставку — одну работу за нее отдай. Это, откровенно говоря, всегда раздражало. У меня только галерея «Коллекция» работы не брала и Толик так не делает: он покупает, но по специальной цене.

— А если он все‑таки продаст ваши работы?

— Галерея получит 50 % с продаж. Это, конечно, высокий процент. Но ведь иностранные галереи, бывает, и 70 % забирают: тут все зависит от степени их участия в твоей жизни. Исходя из этого, считаю, что художник может торговаться: мол, что вы сделали, чтобы брать такой процент? Выставку провели? А ведь галерея должна заниматься выпуском каталогов, обеспечивать пиар. Скажем, когда я работал с «Коллекцией», по городу висели сити-лайты с моей работой, сделали каталог. На ярмарки вывозили: на Арт Базель, конечно, нет, а на Арт Москву — было дело.

— Кажется, вы с «Коллекцией» подписывали договор?

— Сначала они предложили его подписать на пять лет. А потом мы решили ничего не подписывать и попробовать поработать на определенных условиях год — два. Договор предполагал эксклюзивность: ты никому ничего не продаешь, а если продаешь, то по определенным ценам. Все, что рисуешь, отдаешь в галерею. И чтоб художник не положил зубы на полку, ему выплачивают минимум $ 3 тыс. ежемесячно, а если что‑то продалось, то и больше. Около года мы так поработали, пока была нормальная ситуация на рынке. А потом в 2010 году продажи упали — и начались пробуксовки в выплатах. Галерее стало не так интересно, да и мне, собственно говоря, тоже. Надо сказать, договор — не идеальная ситуация для искусства вообще и художника в частности. Во всяком случае для меня. Мне лучше быть свободным.

— Когда вы продали свою первую работу?

— Даже не одну. Первый успех был в начале 1990‑х. Я тогда уже участвовал в выставках, делал большие картины эмалью. И вот появилась некая «банкирша», как мы ее называли, которая решила создать коллекцию. Купила у некоторых художников по нескольку работ, в том числе и у меня. Соловьев (Александр Соловьев — украинский искусствовед, арт-куратор. — «Капитал») был консультантом: я начинал как художник, он — как куратор. И мы, помню, пришли в банк за деньгами, а тогда как раз были купоны. И вот мне выдали около $ 1 тыс. в этих купонах. И некоторые пачки были по пятерке, а в основном — по одному купону. И когда я все это домой принес, мама с папой офигели: сын с мешком денег пришел. Не знали, грустить или радоваться. Впрочем, период удачных продаж длился недолго: в какой‑то момент они резко прекратились. Самое тяжелое время было с середины 1990‑х до примерно 1998‑го. Потом пошел работать художником-постановщиком: рекламу снимали, музыкальное видео, что, по сути, та же реклама, только исполнителя.

— Как отразилась на вашем материальном положении теперешняя ситуация?

— Психологически сложно, а финансово — тьфу-тьфу-тьфу. Тем более что я в принципе человек скромный — мне не так много нужно. Поэтому вопрос снижения цен на рынке меня не так уж и беспокоит — это совершенно нормально. Чего волосы на голове рвать? Главное, чтобы интерес к работам был. А он есть.

— Сколько сейчас стоит ваша работа?

— Метровая — тысяч десять долларов, наверное.

— Но ведь одна из ваших работ в 2009‑м ушла на Phillips за $ 35 тыс. — это в три раза дороже.

— Что ж, значит, заявленная на аукционе цена оказалась высоковата. И если один раз за такие деньги тебя купили в Лондоне, это вовсе не значит, что за такую же сумму начнут покупать в Украине.

— Как вы объясните тот факт, что ваши работы на мировых аукционах продавались дороже и регулярнее, чем на отечественных?

— Мне тяжело это прокомментировать: в аукционном бизнесе ничего не понимаю. Я делаю работу, кто‑то берет ее для аукциона, а там она продается либо не продается. Хотя, знаете, вот вы спросили, и я вспомнил, как ко мне пару лет назад приходил один коллекционер и жаловался: мол, был какой‑то украинский аукцион, и вот они с коллегами туда пришли. Предполагали, что к ним сразу подбежит девочка с папочкой, станет что‑то предлагать. А никто даже не подошел: хотите — смотрите, хотите — уходите. Хромает работа с клиентом, понимаете? Возможно, у наших аукционов просто мало опыта. Впрочем, конечно, за последние пару лет могло что‑то измениться.

£ 21,3 тыс. за такую сумму в 2009 году была продана работа Максима Мамсикова «Морской бой» на лондонских торгах Phillips de Pury

— Кто занимался продажами ваших работ на мировых аукционах?

— Я раньше работал с «Коллекцией»: она занималась и транспортировкой, и всем остальным. Потом галерея закрылась (сейчас существует только виртуально) — и все это закончилось. А сейчас у нас по аукционам главный кто? Игорь Абрамович. Но я с ним плотно не работаю, во всяком случае пока.

— Ваш отец, Владислав Мамсиков, — тоже художник, а на мировые аукцио­ны однофамильцев не допускают: продается кто‑то один. Как вы внутри семьи решили эту проблему?

— Как стать самостоятельным, отделиться от родителей — эта проблема бывает у всех. Тем более если родители и ребенок занимаются одним делом. Я просто сразу отдельно стал работать. Был тогда еще студентом: мы все жили в сквоте «Парижской коммуны». И началась своя жизнь, свое творчество. Потом сталкиваешься с тем, что конкурируешь с родителем. Но этого не нужно бояться.

— Однако сейчас на рынке больше известны именно вы.

— Я более раскрученный, более расчетливый. А папа честный — шестидесятник. Не знаю, как он относится к этому — я ему никогда этот вопрос не задавал. Наверное, для него поначалу была определенная психологическая проблема. Потом, надеюсь, расслабился, все время интересуется, что у меня, как. Да все нормально, отец тоже продается. Хотя цены поменьше, конечно.

— Что вы чувствуете, когда где‑нибудь в нью-йоркском музее встречаете нечто похожее на свои работы?

— Вы имеете в виду Джеффа Кунса?

— И Эдварда Хоппера.

— Вы же понимаете: я, когда создаю работу, стараюсь сделать как можно лучше. А потом выясняется, что это, блин, похоже на Джеффа Кунса! Неприятно, конечно. Да, похоже, но я не специально.

— Почему решили писать воздушные шары?

— Потому что понимаю: люди любят все яркое, праздничное и оптимистическое.

—Но ведь вы сами как‑то цитировали художника Александра Гнилицкого: «искусство — как блондинка: хочет быть и умным, и красивым».

— Мне, конечно, нравится умное. Как художнику. И когда был моложе, пытался что‑то такое умное делать. Но лучше все равно получается яркое и праздничное.

— Сколько лет вы работаете в выбранном вами стиле?

— Наверное, лет 10. Сначала делал bad painting — это не оценка качества, а стиль. Потом подумал: ладно, «бэд» делать научился, а если по‑нормальному? Попробовал сделать хорошо — вроде получилось, людям понравилось. И пошел дальше в этом направлении.

— На какой рынок рассчитаны ваши работы?

— Когда‑то я ставил перед собой цель выйти на мировой рынок, но безуспешно. Поэтому успокоился и стал работать для внутреннего. На европейском рынке все совершенно по‑другому. Во-первых, там не так много фигуратива. Во-вторых, гораздо меньше живописи. Это у нас все художники картинки рисуют, а там их учат создавать объекты, всевозможные инсталляции. Это у нас тут живопись и скульптура продолжают посмертное существование. У них там все это давно умерло: они даже на стену вешают не картины, а объекты, и каждый — со своей концепцией.

— По-моему, вы несколько идеализируете: даже в зарубежных галереях есть художники для выставок, а есть — для продажи. Как думаете, почему так сложилось?

— Галерее на чем‑то надо делать себе имя: на ярком, необычном, на том, что не налезает на «чердак». Но такое не очень‑то покупают, особенно вначале. А на тех, кого покупают, имени себе не сделаешь. То же самое с искусством для биеннале: туда берут такое, чтобы публика пришла и офигела. Чтобы было интересно. Вы поймите: сколько разных есть в жизни развлечений, а надо, чтобы люди пришли именно на эту биеннале. Так что международного куратора заинтересует прежде всего маргинальное и / или посвященное постсоветской тематике искусство, а не мой пост-поп. И это вопрос конъюнктуры. Зато мои работы хорошо покупают.

— И вы каждый раз, создавая работу, отдаете себе в этом отчет.

— Конечно. Я выбрал себе такое интерьерное направление — в нем и копаюсь. И не трачу силы, чтобы не быть, а казаться. Понимая, что если не очень с этим получается, зачем дергаться?

— Насколько вас можно назвать коммерческим художником?

— В полной мере. И меня это не смущает.

досье

Член Союза художников Украины, победитель Всеукраинского конкурса молодых художников «Старт» в номинации «Визуальное искусство» (2003). Участвовал в групповых выставках на таких площадках, как «ЕрмиловЦентр» (Харьков), «Мистецький Арсенал» (Киев), Центр современного искусства «Замок Уяздовский» (Варшава), Saatchi Gallery (Лондон). К знаковым персональным проектам относятся: «Штиль» (Киев, 1992), «Подснежники» (Москва, 2005), «Цветопробы» (Киев, 2007), «Русское бедное» (Пермь, 2008). Произведения художника хранятся в частных коллекциях и галереях Украины, России, Германии, Англии, Америки, Испании.