Людмила Березницкая о стратегии ценообразования на отечественном арт-рынке и о своем возвращении в Украину

Фото: Иван Черничкин

Галерист Людмила Березницкая — старожил отечественного рынка искусства. Арт-бизнесом успешно занимается с начала 1990‑х, львиную долю заработанных денег вкладывая в собственную коллекцию произведений искусства. После закрытия в 2011 году Ludmila Berznitska & Partners Gallery на столичном Андреевском спуске и переформатирования галереи в Берлине она два года путешествовала, не пропуская ни одного крупного арт-события: наблюдая за обстановкой на арт-рынке, отслеживая тенденции. Чтобы 12 декабря с сыном Евгением Березницким и группой молодых архитекторов и дизайнеров открыть в Киеве на Воздвиженке новое пространство Bereznitsky Aesthetics — микс галереи и архитектурно-дизайнерского бюро с эко-концептом.

— Bereznitsky Aesthetics займется искусством, архитектурой, интерьерным дизайном: не слишком ли широка специализация?

— У немцев — трендсеттеров в области арта — никогда не бывает просто картин на стене: они вписаны в пространство. Пространство — всегда часть экспозиции. Эту тенденцию я решила перенести на нашу территорию. Арт должны поддерживать архитектура и интерьерный дизайн. Чтобы не получалось так, что человек принес в дом картину — а она там не живет. С другой стороны, мне хочется создать пространство: с клубной атмосферой, чтобы там собирались люди.

— Для вас так важна тусовка?

— Искусство должно получать дотации, а для этого у людей нужно вырабатывать «эмпатию» к искусству — в том числе вовлекая их в арт-тусовку. Приобретая картины известных художников, человек оказывается внутри арт-среды. Из нее формируется элита, доступ к которой также получает коллекционер. Неважно какая мотивация у покупателя — быть в среде или иметь картины, но, покупая их, каждый получает возможность путешествовать, посещая разные престижные художественные ивенты, общаться с художниками. На Западе, если ты вовлечен в арт-бизнес, то обречен быть в тусовке.

— Вы решили обосноваться в Украине в то время, когда отечественный рынок упал. Почему?

— Арт-рынок цикличен: он падает и поднимается каждые 7‑10 лет. Этот процесс связан с насыщенностью рынка, изменениями в эстетической парадигме, экономическими кризисами. Кстати, кризисы далеко не всегда вредят арту: когда деньги девальвируют, их нужно во что‑то вкладывать. Например, в начале 1990‑х в СССР был колоссальный подъем арт-рынка. Тогда в Россию впервые приехал Sotheby’s и провел аукцион, взвинтивший цены на искусство: работы советской художницы Натальи Нестеровой стали стоить около $ 300 тыс. Картины Владимира Овчинникова продавались по $ 60 тыс. — за эти деньги можно было купить 100 кв. м на Крещатике. Такие цены, конечно, были нереальными и впоследствии упали (Нестерова сейчас стоит максимум $ 20‑60 тыс.). В таких случаях удержать цены практически невозможно.

— Какой уровень цен вы считаете адекватным украинскому рынку?

— $  20‑30 тыс. — предел. Более высокий уровень могут обеспечить лишь западные галереи, чтобы, начав с $ 20 тыс., дойти до $ 1 млн. В Украине такие цены рынок просто не потянет, а раздувание цен — очень опасная технология. Нельзя построить рынок за счет двух клиентов, которые готовы дорого платить. Вещи должны быть в обороте, цена должна подниматься постепенно, не один год. Галерист же должен вести художника десятилетиями, чтобы обеспечить эффективный баланс между высокой ценой и ее принятием рынком. Однако некоторые могут повышать цены сознательно, чтобы повысить капитализацию своей коллекции. Высокая капитализация может стать пропуском на рынок. Для этого иногда люди на аукционах покупают работы сами у себя. Неоправданный рост цены опасен. Допустим, купил человек картину за $ 20 тыс. Естественно, он ожидает, что цена на нее вырастет. Когда же она падает, покупатель просто уходит с этого рынка и больше на нем не появляется.

— Какой вы видите правильную стратегию ценообразования?

— В качестве примера приведу ситуацию с английским художником Дамианом Херстом. В начале 2000‑х его работы попали на рынок. Перед самым началом кризиса в 2008 году на Sotheby’s его коллекция была продана за сумму с шестью нулями. А потом начинается кризис, полный обвал, никто ничего не покупает. В такой ситуации большие галереи, которые продают дорогое искусство, убирают работы художников, достигших миллионных цен и заменяют их вещами стоимостью $ 30‑60 тыс. Этим галереям верят, а они предлагают новое и более дешевое, что будет стоить тоже миллионы.

То, что сейчас происходит, – так скучно, что просто нет сил. Если у тебя есть богатый муж и ты хочешь иметь галерею – замечательно. И все же надо помнить, что это бизнес. Так что будь добра получай прибыль, даже если твой муж – миллиардер

Одновременно, чтобы подтвердить миллионные цены, они вводят на рынок классиков — дорогих, но не слишком засвеченных с коммерческой точки зрения, скажем, Герхарда Рихтера или Зигмунда Польке (современные немецкие художники. — «Капитал»). В результате объем рынка не упал, а даже вырос. Плюс рынок освежился новым материалом. У нас же держат 10 художников на рынке и пытаются удерживать на них цены. Это абсурд и очень плохой симптом. Так рынок не развивается.

— Так что же, дорогим художникам во время кризиса вообще не продаваться?

— В Украине, да и во всем мире, большие работы дорогих художников сейчас покупают дилеры, галеристы, стараясь не светить понижение цены, — и ждут лучших времен. А тот же Херст освоил принты: их сейчас реально купить за 1,5 тыс. фунтов стерлингов.

— Как считаете, насколько эффективно работают отечественные галереи?

— То, что сейчас происходит, — так скучно, что просто нет сил. Если у тебя есть богатый муж и ты хочешь иметь галерею — замечательно. И все же надо помнить, что это бизнес. Так что, будь добра, получай прибыль, даже если твой муж — миллиардер. У тебя есть художник, который зависит от твоей галереи: ему нужны деньги. В послужном списке молодого автора миллион всяких выставок, — а он в нищете. Так делать нельзя. Берешься за художника — его обеспечивай.

— Выходит, профессиональный подход в украинском арте — явление редкое?

— Пока что да. И в том числе касается продаж художников на мировых аукционах. Это всегда вторичный рынок, туда должны попадать вещи уже после музеев и престижных выставок. А то, что сейчас мы видим на Sotheby’s, — первые руки, работы из мастерских художников. И это неправильно. Для коллекционеров аукцион не является истиной в последней инстанции: собиратели смотрят, каков у автора бэкграунд, в каких музеях были представлены его работы. У каждой вещи должен быть солидный провенанс: без него работы не будут покупать в международные коллекции, это единственный гарант качества и значимости вещи. Без всего этого заявленные цены как поднялись — так и опустятся.

— Как вы оцениваете качество работ, которые представляют на отечественных аукционах?

— Иногда, конечно, на аукционах попадаются вещи третьесортные. В том числе потому, что нет экспертов — например, по западному искусству. Но ведь есть такое понятие, как «горячие аукционы», куда вообще принимают все, что сдают. И только уже такие маститые аукционные дома, как Sotheby’s и Christie’s, берут на себя ответственность за качество товара и в случае чего обязуются вернуть деньги. Я не знаю, какого рода аукционы должны быть у нас. Может, для начала пусть себе будут «горячими». Вообще это очень большая работа — по всему миру искать хорошие, статусные вещи: в Украине их найти сложно. За стоящими вещами постоянно идет охота. Впрочем, это не мой бизнес.

— Однако аукционы вы все‑таки проводили.

— Когда я в 1996‑м провела свой первый аукцион в Национальном музее Украины, это дало мне возможность апробировать рынок и помогло его понять: что пойдет, что — не пойдет. Тогда у меня купили работы Евгения Волобуева, Татьяны Яблонской, хороших художников-реалистов — и это стало решающим моментом в выборе направления, которым я впоследствии занималась. Мои аукционы носили скорее игровой характер, и все же меня кормили, давали приличный доход. До сих пор не могу до конца объяснить этот феномен: практически все лоты были из моей коллекции, клиенты не раз видели их в моей подсобке, но покупали не там, а на аукционе. Так что эта форма работы у нас хорошо приживается, и ее надо культивировать.

— Какое место украинский рынок занимает на мировой арене?

— Ровным счетом никакого. У искусства Восточной Европы своя эстетика, которая Западу и, в частности, Германии пока не совсем понятна. А ведь 70 % всех покупателей, клиентов, коллекционеров в мире — немцы. Между тем, из всех клиентов моей берлинской галереи был только один немец, остальные — американцы, англичане, итальянцы. Надо признать, что для Германии мы немного непонятны: там больше покупают сдержанное, холодное, монохромное, минималистичное и серьезное.

— Хотите сказать, украинское искусство обречено быть непонятым на Западе?

— Чтобы потребитель купил, его надо подготовить. Арт изначально не является готовым продуктом потребления: его нужно обработать, «огранить». Современное искусство нуждается в экспонировании, описании, толковании, изучении, правильном позиционировании, в контактах — от качества и количества всего этого, от полученного общественного резонанса зависит и цена, и место искусства, в том числе на рынке.

Досье

Окончила философский факультет КНУ им. Т. Шевченко. Кандидат философских наук, доцент Национальной академии искусств и архитектуры, член Союза художников Украины. Является основателем галерей Ludmila Bereznitska & Partner (Киев) и Bereznitsky gallery (Берлин), возглавляет международный благотворительный фонд «Эйдос». Последние международные арт-события, в которых приняла участие с кураторскими проектами: Art Cologne (2007), Salzburg World Fine Art Fair (2007), DiVA Fair (Нью-Йорк, 2008).