Художник Илья Исупов о том, почему украинские авторы не продаются в Москве

Фото: Иван Черничкин

Илья Исупов в отечественном арт-сообществе стоит особняком. Во-первых, в семье: родители и брат также занимаются изобразительным искусством, однако контемпорари-арт представляет только Илья. Во-вторых, художник занимает особое место в современном украинском искусстве — у нас не слишком много представителей Art Brut (так называют разрывающее культурные шаблоны искусство аутсайдеров). А те из них, кто добился признания, и вовсе наперечет.

Начав в 1980‑е с трогательных хиппи-акварелей, Илья Исупов пришел к ироничным размышлениям о человеческой природе, массовой культуре, политике. Преобладающей техникой является живопись, часто с использованием фигур из парафина: автор крепит их к полотнам, покрывает маслом и помещает под стекло.

«Капитал» встретился с художником в его киевской мастерской — дачном домике без адреса в центре столицы — чтобы расспросить о текущем состоянии дел и возможных перспективах.

— Многим кажется, в работе художника ничего сложного: разбрызгивай себе масло по холсту.
— Во-первых, я не занимаюсь абстрактной живописью. Хотя она очень востребована: вроде бы и круто, и никакой лишней информации. И все же я больше «литературный» художник: мне нравятся сюжеты, подводные камни.

— С живописью все понятно: вы прекрасно владеете техникой. А вот зачем вам понадобилось делать картины из парафина?
— Когда‑то у нас с Сережей Зарвой (известный украинский художник. — «Капитал») был проект, посвященный Лаврским пещерам, и я попробовал работать с этим материалом. Ощущения своеобразные: парафин имеет не только свою пластику, но и смысловую, эмоциональную нагрузку. Изображение приобретает оттенок наива, что‑то тревожное. И сразу вызывает реакцию «Ух ты!».

— И все же вряд ли ваши работы можно назвать коммерческими.
— На арт‑рынке все относительно и переменчиво — работы, которые считались некоммерческими, вдруг становятся коммерческими, и наоборот. Когда‑то об Art Brut думали как о некоммерческом, зато было актуально переводить изображения эпидиаскопом (проектор, при помощи которого на экране можно показать не только диапозитивы, но и непрозрачные рисунки, фото. — «Капитал») и называть это фотореализм. Теперь от фотореализма все устали, и именно Art Brut в тренде.

— Насколько вообще прослеживаются тренды на арт-рынке?
— Конечно, они выражены не так явно, как в фешене, и тем не менее. Это еще одна причина, по которой галеристы и кураторы стараются ездить по всем арт-ярмаркам и биеннале — чтобы быть в курсе актуальных веяний. Художники используют новые техники и материалы, галеристы продают вещи, которые раньше было продать невозможно.

— Бывает, что идея хорошая, а реализация хромает. Насколько это веяние времени?
— Такая тенденция существует: во‑первых, потому, что сейчас все происходит быстрее. Во-вторых, часто художника просто ставят в такие условия: «Давай выставку через два месяца!» — «У меня нет работ». — «Да ладно, что, не сделаешь?» Такое отношение. А вообще, технология «на коленке» считалась крутой, когда «очень-быстро-сделанные» работы были в новинку, их было мало. Сейчас от них все устали: трэшевым искусством галереи забиты под завязку и его просто некуда девать.

— Хотите сказать, «вечной ценностью» является качественное искусство?
— Любое искусство — это товар, который может обесцениться в одночасье. До начала военных действий в Ираке в 1991 году в Англии был небывалый подъем арт-рынка, цены на произведения искусства невероятно поднялись, импрессионистов продавали за рекордные суммы. А потом обанкротился араб, владевший невероятной коллекцией. Ее выставили на продажу, и работы, которые коллекционер еще месяц назад покупал по $ 2 млн, не смогли продать ни за $ 500 тыс., ни за $ 300 тыс. Рынок попросту обвалился, началась паника, в один день закрылись 60 % лондонских галерей. Один известный галерист выбросился из окна. Я тогда как раз жил в Лондоне, и один знакомый арт-дилер попросил забрать из галерей работы: мои и других художников. И когда грузили картины, я одну подобрал на дороге — Ильи Кабакова, у меня до сих пор она есть. Вчера она продавалась в галерее и стоила серьезных денег, а сегодня никому не нужна.

— Любой арт-дилер будет вам очень убедительно объяснять, что произведения искусства в цене не падают.
— И тоже будет прав. Несмотря на периодические обвалы, искусство в цене растет. Даже не очень хорошая картина, если ее стоимость изначально адекватна, будет дорожать: просто из‑за того, что она становится старше и несет в себе часть другого мира, другой истории. Зато, если по каким‑то нелепым причинам художника решили резко раскрутить, цена очень поднимается, а потом через некоторое время падает. Но разве так происходит только с искусством?

— Ситуация, которую вы описываете, чем‑то напоминает происходящее сейчас в Украине.
— С той лишь разницей, что у нас не было дикого подъема. В Украине все более или менее ровно: рынок не так развит, художники не так раскручены.

— Чего же не хватает нашему арт‑рынку: денег, специалистов, мозгов?
— Всего понемногу. А главное — времени: арт-рынок не развивается за один день. Мы еще не вполне оправились после СССР. И даже, допустим, выставки Соловьева (Александр Соловьев — известный отечественный искусствовед, арт‑куратор. — «Капитал») напоминают те, что раньше проходили в Союзе художников. Отношение галеристов к арт‑бизнесу не менялось со времен кооперативов: людям свойственно совершенно детское желание зарабатывать деньги с минимальным вложением. Договоров у нас практически не подписывают: никто не хочет возиться с судами. Договариваются, как правило, на словах. А потом начинается: «У нас были расходы, может, ты нам все‑таки подаришь картину?» Ну здрасьте. И как мы будем решать, какую картину? Они вложили деньги, чтобы получить процент с продаж. А если ничего не продалось, почему‑то считается, что художник должен отдать работу. Мне нравятся деловые, четкие отношения, без всяких там ужимок.

— А на деле получается иначе?
— Ну, скажем, галерея сразу оговаривает процент, который будет получать с продаж. Некоторые настаивают на том, что расходы на транспортировку должны вычитаться из моего процента. С какой стати? Или, например, ясно, что не все работы продадутся с выставки. Какое еще время они должны находиться в галерее? Обычно это полгода-год. И вот когда им нужны твои картины, они готовы приехать и забрать. А когда надо вернуть, вдруг оказывается, что ехать надо самому, что работы «где‑то на складе», а забрать их можно «ой, а давай на той неделе». И так могут себя вести довольно крупные галереи. Я это все к тому, что тяжело сразу перестроиться. Это касается и российского арт-рынка: он, конечно, более размашистый, с иностранным капиталом и галереи изначально выбрали правильную схему работы…

— А что значит «правильная схема работы»?
— Умный галерист понимает, что нельзя просто взять работу художника и ее продать. Для этого мало даже проводить выставки у себя в галерее. Нужно участвовать в больших проектах, инициировать выставки на других площадках, выпускать каталоги. Разумеется, все это у нас уже потихоньку появляется, но и «совка» по‑прежнему очень много.

— Мы, фактически, говорим о более профессиональном подходе к арт-бизнесу. Но ведь у нас мало кто живет за счет продаж произведений искусства.
— Да, художники работают где‑то еще, галеристы имеют альтернативные источники доходов. Так даже лучше: люди, у которых галерейный бизнес не является основным, часто относятся к нему как к профессиональному хобби, которое в определенный момент, конечно, может начать приносить деньги. Но поначалу нужно просто вкладывать, не рассчитывая на быструю окупаемость. Анатолий Дымчук, например, занимаясь серьезным бизнесом, имеет к тому же по галерее в Одессе и Киеве: реализует проекты и у себя, и на других площадках, продвигает одесских художников.

— Зачем бизнесмену, который занимается, скажем, транспортными перевозками, «нагрузка» в виде арт-бизнеса?
— Надоедает среда коммерсантов: иногда гораздо приятнее и интереснее общаться с художниками, заниматься искусством. Такая себе отдушина. Кроме всего прочего, занятие арт-бизнесом и коллекционирование произведений искусства однозначно повышают социальный статус: посмотрите на того же Виктора Пинчука.

— Тем не менее коллекционеров в Украине не так уж много.
— Особенно что касается современного искусства. И многие из тех, кто раньше им интересовался, с перепугу вообще перестали что‑либо покупать. Кто‑то ходит кругами в надежде, что очень упадут цены. Но вроде пока они не очень‑то и снижаются. И только немногие понимают, что надо поддерживать художников, и потихоньку что‑то приобретают.

— Насколько украинские художники могут рассчитывать на продажи за рубежом?
— Понимание искусства так или иначе связано со знанием истории, традиций, культуры. Поэтому немцы покупают немцев, поляки — поляков. Признание гораздо проще получить в стране, где родился и вырос: художник и зритель находятся в одном культурном контексте. Люди видят твои работы на выставках, присматриваются, привыкают — на это уходит не один год. Замечательный украинский художник Александр Гнилицкий прожил в Германии довольно долго — и большого коммерческого успеха не имел.

— А если брать российский рынок?
— Конечно, в Белокаменной было много галеристов и арт-кураторов, которые работали с украинскими художниками, а некоторые даже на них специализировались: «Риджина», Галерея Марата Гельмана. Москва — часть мирового рынка, где мы понятны. Но сейчас там тоже все стоит: уже год почти никто ничего не покупает. Часть коллекционеров и галеристов просто уехали из страны. Остальным не до этого — думают не о том, чтобы что‑то еще приобрести, а как бы не отобрали то, что уже есть. Если раньше в российской столице продавались многие наши художники, сейчас эта возможность практически исключена — галереи не заинтересованы, денег нет, сложности с перевозками. Так что особого желания сотрудничать нет ни с их стороны, ни с нашей.