Исследователь постсоветского сознания художник Виктор Сидоренко рассказывает, что символизируют кальсоны, и объясняет, почему больше не участвует в отечественных аукционах

Виктор Сидоренко - художник

Фото: Константин Мельницкий

— Вы являетесь основателем Института проблем современного искусства. Так в чем же, по-вашему, состоит главная проблема современного украинского искусства?

— Считаю, сегодня это вторичность. Несвежесть идей и плохое качество их воплощения рождает самое неприятное ощущение — провинциальности. Одним из факторов, создавших такую ситуацию, на мой взгляд, является проблема художественного образования, ведь при всех его очевидных плюсах, академической подготовке и пр. молодые люди не понимают специфики современного искусства, где во главу угла ставится сперва идея, а потом уже ее воплощение. Поэтому людям, окончившим институт, приходится переучиваться. Получается, недоучиться иной раз даже лучше, чем переучиться: впоследствии проще будет войти в современный контекст.

— Вы в первую очередь ученый или художник?

— В первую очередь я художник. И научная работа, которую я веду, все‑таки больше связана с прикладными вещами.

— Как вам удается совмещать научную работу и творчество?

— Научно-исследовательская деятельность мне не в тягость: я рассматриваю ее как социальный проект. Институт дал работу более чем сотне людей и стал первым, где ведутся исследования современного искусства. И потом, сидеть в мастерской 24 часа в сутки я все равно бы не смог: художнику в любом случае нужна социализация, поэтому большинство моих коллег и ходят на тусовки. Как раз ими я и жертвую в пользу научной работы.

— Можно ли ваше творчество рассматривать как социальный проект?

— Разумеется. Практически все мои работы связаны с тем, что происходит на постсоветском пространстве. Я обратился к идее «человека в кальсонах»: от внешнего мира его отделяет только нижнее белье. Такое в СССР носили и солдаты, и заключенные, и охранники. Подштанники — это некий знак общности, и многие наши соотечественники их носят (пусть даже на подсознании) до сих пор.

Надо сказать, моего персонажа лучше понимают на Западе. Здесь же люди просто не видят бревна в собственном глазу, совершенно искренне считая себя европейцами. Кстати, мои работы с «людьми в кальсонах» часто появлялись на выставках в Европе, Штатах — этот персонаж, уже достаточно узнаваем, стал моим своеобразным знаком. А ведь для художника очень важно создать свой знак.

— Почему люди на ваших картинах летают?

— Серия «Левитация» посвящена обретению свободы — человеком, который выбирает не прошлое, но будущее. Да, на нас лежит некий постсоветский отпечаток, но к этому нужно относиться философски.

— Как вы относитесь к своему герою? С жалостью, с осуждением?

— Прежде всего для меня это объект исследования, поэтому стараюсь воспринимать его безотносительно. Единственное, что от меня требуется, — максимальная объективность. Поэтому я стараюсь быть объективным — насколько это возможно в исследовании, которое одновременно является и самоисследованием: фактически мой персонаж — это я, хотя портретное сходство может и не прослеживаться. Вообще художник должен исследовать не окружающий мир, а себя самого.

— Говорят, ваша новая серия пользуется невероятным спросом: еще не закончена, а все работы уже проданы. Что она собой представляет?

— Ее рабочее название — «Новый цикл». Посвящена все тому же персонажу, но если в «Левитации» и «Погружении» он парит, здесь мне захотелось опустить его на землю. Кроме того, предыдущие серии монохромные, минималистичные, а «Новый цикл» сделан в явно барочной манере — что, собственно, и объясняет ее успех у отечественных ценителей искусства. Украинскому сознанию ближе полноценная, полнокровная живопись.
То есть тема осталась прежней — исследование постсоветского сознания. Изменился лишь способ воплощения. Как уже было сказано выше, для художника главное — идея. А как он ее воплотит, не имеет значения.

— Помимо живописи вы занимаетесь фотографией, видеоинсталляциями, скульптурой. Что это вам дает?

— Скульптура, например, помогает передать пафос, свойственный советскому времени. В моем исполнении получается «пафос пафосный», практически китч. Я делаю фигуры не по классическим канонам, а методом снятия слепков с настоящего человека: получаются просто дядьки и тетки, которые к чему‑то там призывают и стремятся. Есть и еще одна причина, по которой я применяю разные средства выражения одной и той же идеи: когда человек приходит на выставку и видит скульптуру, картину, видео, посыл художника становится более понятным, объемным. Зритель, пусть и неподготовленный, погружается в атмосферу даже не выставки — идеи и лучше вникает в то, «что хотел сказать автор».

— И все же покупают лучше всего именно картины. В чем причина?

— Понимаете, видео и инсталляции приобретают музеи или же немногочисленные коллекционеры. А живопись всегда можно еще и разместить в интерьере: это коллекция, вложение денег, и к тому же картина украшает помещение. То же, но в меньшей степени, касается скульптуры: небольшие салонные вещи продаются достаточно хорошо.

— Обижает ли вас как художника, когда работу покупают только потому, что она неплохо вписывается в интерьер?

— Совершенно не обижает. Мало того, я люблю вписывать свои картины в интерьеры. Первая специальность, которую я получил, — «проектирование интерьеров, выставок и рекламы». В качестве художника-постановщика я снимал фильм на киностудии имени Довженко. В общем, работать с пространством люблю: делаю и инсталляции, и видео. Хотя последнее — удовольствие довольно дорогое: постановочное будет стоить минимум $ 20 000.

— С какими галереями вы работаете?

— Многие площадки, с которыми я работал, просто закрылись во время кризиса. Последняя же моя выставка проходила в Галерее Bottega. Если говорить о зарубежье, лет пять я работал с парижскими галереями Альберта Бенаму и «Таис», чикагской Lora D. Art Gallery. А сейчас сотрудничаем с Black Square Gallery (Майами) — они выставляют мои работы в Нью-Йорке, Чикаго. Чем хорошо работать с галереей — работы постоянно появляются на всевозможных выставках, и ты становишься узнаваем.

— Ваши работы лучше продаются в Украине или за рубежом?

— Примерно одинаково. Но если на Западе лучше идут лаконичные серии, то в Украине — более традиционные: «Амнезия», «Новый цикл». Как мне кажется, это вполне нормально.

— Ваши работы продаются на мировых аукционах. Почему вы не используете это как пиар-повод?

— Моя позиция такова, что художник не должен заниматься ни самопиаром, ни продажами собственных работ: это задача арт-дилера, галериста, пиар-агента. Я об этом, честно говоря, просто не думаю: продалась работа — и слава богу, можно делать новый проект. Ведь в творчество приходится вкладывать немалые деньги.

— В последнее время вы не принимаете участия в отечественных аукционах. Почему?

— Не вижу в этом особого смысла. Картину будут выставлять на аукцион дешевле ее рыночной стоимости, и купят ее, только если организаторы и арт-дилеры привлекли на торги соответствующего покупателя. Если же предварительной работы не провести, может не продаться даже полотно известного классика. У нас целенаправленным привлечением покупателей никто не занимается, шанс на успех минимален, а надеяться на случайность, считаю, просто смешно.