Может ли Россия поглотить Беларусь

Как супруги с многолетним стажем, Минск и Москва любят припомнить друг другу все накопившиеся обиды и претензии. На этот раз в споре о нефтяном налоговом маневре и его компенсации для Беларуси Россия решила распаковать, пожалуй, самую давнюю из таких мин — невыполненный договор о Союзном государстве 1999 года.

Россия сказала: хотите поддержки — интегрируйтесь глубже. Но у этого ультиматума новый контекст — рейтинг Кремля падает, в российской экспертной среде рассуждают о путях транзита власти 2024 году, а саму Россию перестали считать страной, сильно озабоченной суверенитетом соседей. Этот сплав моментально породил волну анонимных телеграм-вбросов, официальных заявлений, статей в западной, российской и белорусской прессе о том, насколько неизбежно поглощение Беларуси.

После 2014 года сомневаться в этих прогнозах стало немного сложнее. Любой алармист и даже спокойный критик может справедливо указать, что никто не предсказывал Крым и Донбасс. И что бывают ситуации, когда лидеры принимают плохообъяснимые решения, потому что со всеми своими предвзятостями, фобиями, чувством исторической миссии и доступной информацией посчитали, что альтернатива еще хуже.

Поэтому любой анализ таких тем должен начинаться с оговорки, что в принципе возможно все, любой прогноз — это в какой-то степени подготовка к прошлой войне. Мы можем лишь оценить вероятность сценария в сегодняшних условиях. И указать на мифы о Беларуси и ее отношениях с Россией, которые оказались на удивление популярными среди тех, кто предсказывает аншлюс.

Рассмотрим сценарий поглощения Белоруссии с трех сторон — белорусского общества, правящей элиты и России.

Любить на расстоянии

В России популярно заблуждение, что только капризный Лукашенко удерживает Беларусь, самую советскую из бывших республик СССР, от радостного спринта в состав России по крымскому пути.

На самом деле в новейшей белорусской истории едва ли найдется более устойчивый тренд в общественном мнении, чем рост числа сторонников независимости. 28 лет жизни в отдельном государстве со всеми его правовыми и политическими атрибутами, с поколением, выросшим и родившим своих детей в независимой стране, накладывают отпечаток на коллективную идентичность нации.

То, что большинство белорусов поддерживает союз с Россией, еще не означает, что они хотят довести его до слияния двух стран. Когда в соцопросах белорусам предлагают оценить сегодняшний уровень интеграции с Россией или поддержать ее право на Крым, то от 55% до 75% стабильно поддерживают все это в зависимости от формулировки вопроса и набора вариантов. Но стоит столкнуть в опросе объединение с Россией и суверенитет — и у первого нет шансов. Всего 15–20% готовы идти на более глубокую интеграцию, чем сегодня, и меньше 5% хотели бы вступления в состав РФ (опрос Белорусской аналитической мастерской Андрея Вардомацкого за апрель 2017 года).

Мало того, в отличие от Украины, Молдавии или Казахстана эта потенциальная «русская партия» не собрана в каких-то отдельных районах Беларуси. Не существует белорусского Крыма или Донбасса, которые можно было бы использовать как плацдарм для дестабилизации центральной власти в Минске.

У пророссийских белорусов, в отличие от прозападных, нет своих политических сил, они не мобилизованы даже по меркам апатичного белорусского общества. Они не чувствуют дискриминации по языковому или культурному признаку, чтобы рассуждать в крымско-донецкой матрице: нашу особую, близкую к России идентичность притесняют минские или западнобелорусские националисты. Разыграть эту карту в Беларуси сегодня невозможно.

Внешнеполитические симпатии к России тоже не абсолютны. Если в опрос к простому выбору «Россия или ЕС» добавить варианты вроде «одинаково тесные отношения со всеми» и «не вступать ни в один блок», сумма поддержки таких нейтральных опций достигает 60% (опрос Белорусской аналитической мастерской Андрея Вардомацкого за сентябрь 2018 года). Если белорусская власть объявит курс на нейтралитет во внешней политике, его с энтузиазмом поддержит большинство граждан страны.

Даже в среде максимально далеких от национализма «советских белорусов» распространен образ России как страны олигархов, социального неравенства, коррупции, преступности и плохих дорог. Когда эти люди, которых больше всего среди бюджетников и пенсионеров, ностальгируют по большой стране, эта страна куда ближе по социальным порядкам к сегодняшней Беларуси, чем к сегодняшней России.

Беларусь может быть на удивление пророссийской и русскоговорящей страной, но если Москва захочет найти себе опору в белорусском обществе, то у нее это вряд ли получится.

Уже много лет тема вступления в состав России — табу в белорусской политике. Независимость считается аксиомой даже для коммунистов, которые вроде как должны скучать по СССР. Власть показала, что готова жестко карать за несоблюдение этих границ допустимого: трое слишком пророссийских публицистов провели весь 2017 год в СИЗО по уголовному делу о разжигании межнациональной розни.

Сложно мобилизовать «русскую партию» без реальных партий, хотя бы относительно развитой сети неправительственных организаций и других элементов политической инфраструктуры, чего у России в Беларуси сегодня нет. Особенно учитывая, что Белорусь — авторитарная страна, где любые покушения на стабильность режима будут моментально глушиться.

Белорусская власть цензурирует выпады против себя на российском ТВ, имеет опыт блокировки даже популярных соцсетей, если это нужно для подавления протестов, и никогда не брезговала арестами и превентивными задержаниями активистов оппозиции. То, что до сих пор это была прозападная оппозиция, не означает, что машина будет работать иначе, попробуй кто-то организовать пророссийский протест.

Но допустим, воображаемое поглощение Беларуси произойдет стремительно — с танками на улице или переворотом в Минске, — станут ли люди в таком случае бороться с оккупацией?

Опрос трехлетней давности говорит, что 19% будут готовы взять в руки оружие (опрос НИСЭПИ за июнь 2015 года). Но вопрос слишком гипотетический, чтобы всерьез полагаться на эти цифры. Многое будет зависеть от того, предшествовал ли поглощению конфликт Минска и Москвы, какую позицию займут разные группы белорусских элит и силовики, насколько свободным будет интернет и другие каналы связи.

Можно уверенно предсказать, что политики, которые призовут к сопротивлению, появятся моментально — в Беларуси есть несколько национал-демократических и националистических партий и движений, и они не смирятся с новой ситуацией. Они относятся к России примерно так же, как украинские националисты, — как к агрессивной империи, вечной угрозе белорусской независимости. Реальное начало поглощения разогреет эти настроения в обществе. Поэтому как минимум без массовых протестов в крупных городах эта операция пройти не сможет.

Но для нашего анализа принципиально не то, что мы не уверены на сто процентов, что сопротивление будет. Важнее, что никто, включая Москву, не может быть уверен, что такого сопротивления не будет. Это непросчитываемый риск. А значит, при планировании такой операции нужно быть готовым подавлять очаги протестного или партизанского сопротивления. Эти соображения пригодятся при анализе рисков и выгод России от всей этой затеи.

Когда есть что терять

Базовое препятствие для любой тесной интеграции Беларуси с кем угодно — ее политический режим. Автократы не умеют делиться властью ни внутри страны, ни с внешними силами. Александр Лукашенко действительно пачками подписывал союзные договоры с Россией в годы, когда на горизонте маячил отход Бориса Ельцина на покой и конкуренция за место в Кремле. Как только вакансию заняли, в Минске исчезло желание объединяться с Москвой.

Если не рассматривать варианты каких-то брутальных личных угроз, сложно представить, что Москва может предложить Лукашенко взамен на его власть. Деньги, яхта и вилла под Сочи несравнимы с возможностями и статусом полноправного хозяина средней по размерам европейской страны.

Остается вариант раскола белорусской элиты, поиска или создания там пророссийской фракции.

Правящий класс Белоруссии не монолитен по взглядам. Там есть слегка проевропейские дипломаты, технократы-рыночники, консервативные силовики, красные директора и просто конъюнктурные номенклатурщики. Но эти различия меркнут на фоне коллективной верности Лукашенко, которую они уже много лет демонстрируют.

Тема внешней политики и интеграции с Россией — и вовсе монопольная вотчина белорусского президента. Никому из чиновников не позволено выходить за рамки президентской позиции по этим вопросам, включая публичную поддержку более близких отношений с Москвой, чем сегодня.

Значительная часть высшего чиновничества, если не все они, получили выгоды от суверенитета. В том числе возможность безбедно жить и благодаря своим связям построить бизнес после ухода с госслужбы в небольшой и хорошо контролируемой стране, не поделенной олигархами на зоны влияния. Приход крупного российского капитала вслед за слиянием двух стран может лишить их не только насиженных мест, но и гарантий спокойного будущего.

Но даже если представить, что такие затаившиеся убежденные русофилы в номенклатуре есть, то попытки предать начальство сопряжены со слишком высокими личными рисками при неуверенности в успехе авантюры. Для белорусского чиновника любого уровня даже просто начать какие-то сепаратные переговоры с Москвой или с коллегами по госаппарату — значит рискнуть всем, что у него есть, включая свободу. Особенно это актуально в системе, где царит вполне обоснованный страх, что спецслужбы внимательно следят за чиновниками.

Есть популярная теория, особенно в западной прессе, что белорусская силовая вертикаль чуть ли не напичкана агентами влияния Москвы, потому что большинство из генералов в молодости оканчивали российские вузы и училища. Сложно оценить, насколько сильны эти связи сегодня, и понять, почему несколько лет за одной партой в России оставляют больший отпечаток в душе офицера, чем десятилетия службы в независимой стране.

В любом случае измена присяге для живущих по приказу военных людей — серьезнейший шаг, даже если новый флаг на рукаве означает прибавку к жалованью. Пока нет оснований считать, что среди белорусских силовиков, которые, как и другие чиновники, находятся под перекрестным контролем друг друга, есть хоть какое-то желание сдать суверенитет. Для них персональные риски при провале такого плана еще выше, чем для гражданских.

Кроме того, многие забывают, что Москва ни разу с начала афганской войны не проводила успешных переворотов в других странах, включая соседей. Отщипнуть кусок территории, у которой и так были проблемы с центром, на порядок легче, чем свергнуть режим, когда он крепко стоит на ногах.

Поэтому если бы Россия вдруг действительно захотела поглотить Беларусь, ей осталось бы только угрожать силой или применять ее. Не забывая про необходимую для такого варианта готовность подавлять очаги народного сопротивления.

Самый затратный вариант

И теперь мы подошли к самому важному вопросу — а стоит ли игра свеч? Разумеется, если бы Беларусь сама хотела вступить в состав России, вряд ли бы Москва сильно сопротивлялась. Но раз добровольных сценариев не просматривается, то остаются только силовые со всеми издержками.

Расходы включают в себя саму операцию и новый дотационный регион с населением почти 10 млн человек, который Запад, вполне вероятно, еще и изолирует санкциями по крымскому образцу, не признав инкорпорацию. Кроме того, новые серьезные санкции может получить и сама Россия.

Решение какой задачи для Москвы может оправдать эти издержки?

Если бы Россия просто подбирала и включала в себя все соседские земли, которые плохо лежат, стоило бы ожидать инкорпорации, к примеру, куда менее проблемной для таких целей Южной Осетии. Раз этого до сих пор не произошло, то риск нового витка деградации отношений с Западом, очевидно, имеет какое-то значение для Москвы.

Если бы Владимир Путин был настолько одержим своим рейтингом, что готов был бы насильственно присоединять целые государства только ради этого, то зачем тогда он повысил пенсионный возраст? Эту проблему можно было бы оставить потомкам, сохранив сакральные цифры народной любви.

Социологи уже много месяцев фиксируют выросший запрос российского общества на мирную внешнюю политику, возвращение власти к внутренним проблемам. Очевидно, эти цифры знают и в Кремле. Это значит, что попытка купить поддержку присоединением Беларуси не только не гарантирует рост рейтинга, но может вызвать обратный эффект, раздражение общества. Особенно если эта операция будет сопряжена с новыми санкциями и финансовыми издержками.

Иными словами, для Кремля решать проблему 2024 года через объединение с Беларусью — это провокация острого конфликта с пока еще союзным режимом, сценарий, полный непредсказуемых рисков и трат, который к тому же не гарантирует даже рейтинговых бонусов. Если Путин захочет остаться у власти, эта проблема решается намного проще — через поправки в российскую Конституцию.

Должно измениться очень многое, чтобы чаши этих весов склонились в другую сторону. А до тех пор интеграционный ультиматум Москвы Минску больше похож на желание сэкономить на проекте, который не дает желаемой отдачи, чем на попытку довести этот проект силой до конца.

Источник