Один из самых свободолюбивых отечественных мэтров живописи Василий Цаголов рассказывает, почему не любит переписывать картины и делать пиар на скандалах, а также объясняет, почему художникам все можно

Василий Цаголов

Фото: Алексей Солодунов

Василий Цаголов пишет относительно мало, зато умно, остро и качественно: его работы неизменно получают наивысшую оценку самых взыскательных европейских экспертов. Любая выставка нашей «арт-сборной» будет неполной без работ художника: они успели побывать на различных выставочных площадках Европы — в Берлине, Париже, Стокгольме. 24 октября — 20 ноября в Dymchuk Gallery будет проходить персональная выставка работ Василия Цаголова «Призрак революции». Василий Цаголов — один из самых дорогих украинских художников: в 2009‑м на торгах аукционного дома Phillips его полотно «Офисная любовь 2» (2008-2009) ушло за $ 57 000.

— Что художнику можно, а что нельзя?
— Художнику должно быть можно все: никаких запретов. Жизнь так коротка, что проводить ее в условностях и запретах — просто дико. Я сам себя могу ограничить в чем‑то, но только сам, не ориентируясь на внешние запреты и жонглируя ими: запреты — это материал для работы, пища для ума.

— Почему ваш «Коктейль Молотова» убрали с выставки «Велике і величне»?
— Это картина из проекта «Призрак революции». Я еще в «Арсеналі» первую работу из этой серии выставлял: большая, многофигурная — бегут пенсионеры с вилами. Странно, что ее тогда не сняли: наверное, был другой контекст. Так вот, в этой же серии есть «парадные портреты» протестующих, и первым из них стал «Коктейль Молотова»: мужик со спущенными штанами, который и должен был висеть в «Арсеналі». Когда его сняли, я удивился: во‑первых, мужик хоть и со спущенными штанами, но ведь в трусах. Во-вторых, работа выполнена с иронией по отношению к самим протестующим: чтобы, посмотрев на нее, человек сказал: «Вот засранцы!»

— Некоторые художники собираются бойкотировать «Арсенал». А вы?
— Да, нехорошо получилось, но это было давно, и я не собираюсь делать на ситуации пиар: это напоминает какую‑то некрофилию. Знаете, был такой художник, Александр Иванов. Он 20 лет писал одну картину. Подозреваю, что Кузнецов (Владимир Кузнецов — молодой украинский художник, чью картину «Колиивщина: Страшный Суд» в «Мистецькому Арсеналі» закрасила черной краской директор «Арсеналу» и куратор выставки «Велике і величне» Наталия Заболотная. — «Капитал») будет теперь 20 лет извлекать дивиденды из этого инцидента. А я считаю — скандал давно сдох.

— Некоторые считают вас ужасно расчетливым, коммерческим художником.
— Да? Не знаю... Я делаю все, чтобы мои работы не покупали. Ну, вот взять бомжа со спущенными штанами: какой приличный человек повесит его у себя дома? Это же не красивая барышня с пышным бюстом на драпировках в барочном интерьере. Тут какой‑то грязный мужик. Как это можно купить? Для меня искусство — не бизнес. И когда ко мне приходят в мастерскую, делаю все, чтобы у меня не покупали: не уговариваю, не пихаю каталоги. Наоборот, говорю: «Ну, зачем вам нужна эта работа? Может, не сейчас, а потом?»

— И что?
— Обратный эффект.

— Но это тоже своего рода технология: от противного.
— Вообще манера поведения от противного мне всегда нравилась больше, чем когда люди бегают, предлагая себя и свои картины: это нарциссизм.

— Но не предлагать — это тоже нарциссизм.
— Хотите сказать, они настолько себя любят, что не предлагают? Пожалуй, это не мой случай: я — исключение.

— Вы работаете в день всего по 2‑3 часа — это из лени?
— У меня аллергия на разбавитель, и был период (лет шесть), когда я вообще не писал картин. А сейчас работаю только с безопасными красками и действительно не дольше 2‑3 часов, — но лихо. Пришел в мастерскую — сделал что‑то, выстрелил «в десятку» — ушел. И время расходуешь рационально, и ощущение не замусоливается: каждый раз свежий взгляд. Конечно, есть художники, которые выдают в день по картине. А у меня работ мало: в месяц делаю по одной-две, а если картина большая, то и меньше. И каждый раз не уверен, что получится классно: то, что твоя предыдущая работа была хорошей, не значит, что будет хорошей и следующая.

— А когда вы закончили работу, есть уверенность, что она хорошая?
— Если сделал то, что хотел и как хотел… Есть же очевидные свидетельства того, что работа удачная: если она остроумна и предмет изображения не вызывает вопросов — значит, угадал. Другой вопрос, как это сделано: исполнение должно быть качественным. Сошлось и то, и то — значит, работа хорошая.

— Должен ли художник писать, что называется, на злобу дня?
— Художник должен быть гражданином. Я делаю то, что считаю нужным, то, как чувствую, и стараюсь стать одной плотью с тем, что витает в воздухе.

— И давно вы стали гражданином?
— В принципе, социалка меня интересовала всегда, но если в 1990‑е я «влипал» в проблему, сейчас стараюсь быть выше ее. На бытовом уровне, конечно, дистанцироваться от происходящего получается плохо, но в работе это вполне возможно. Отстраняюсь от проблемы, смотрю на нее со стороны, с определенной долей иронии. Зачем страдать, «влипать» в это? Как человек я не хочу лишаться своего внутреннего комфорта.

— По вашей манере изображения можно сразу определить автора.
— Да, и она дает возможность демонстрировать то, что я умею. Ведь можно писать и переписывать, мусолить, тютюкать — создавая гиперэффект. А я переписывать как раз не люблю: должно быть попадание сразу, ощущение успеха, удачи — это приятно, это притягивает.

— Что вы будете показывать на своей персональной выставке, которая откроется 24 октября в столичной Dymchuk Gallery?
— Она будет октябрьской революционной: выставляю работы из серии «Призрак революции». Будет «Коктейль Молотова» — где мужик со спущенными штанами. «Банкир» — лоснящийся, полноватый, с кляпом из долларов во рту. Сексапильная барышня «Наташа» с бензопилой — громящая «ленинскую комнату». Будут, думаю, еще пару портретов протестующих и большая многофигурная композиция.

— Хотите устроить революцию?
— Почему я? Все началось еще с акции «Захвати Уолл-стрит» в 2011‑м и распространилось по всему миру: тема гражданских протестов сейчас актуальна везде. Но я ж не буду писать про Америку. Это обязательно должен быть местный колорит: отсюда и пенсионеры с вилами, и авоська с тушенкой, а у мужика на «Коктейле Молотова» — шапка-ушанка и бутылка водки.

— С какими галереями вы сейчас сотрудничаете?
— Ни с одной — и я счастлив: делаю, что хочу, нет дедлайнов, ограничений, условий. Ощущения, которые испытываю, и задачи, которые перед собой ставлю, — ощущения и задачи человека свободного. Это важно, потому что сказывается на картинах.

— Постойте, но ведь вы работаете с галеристом Анатолием Дымчуком?
— Получается, что да, время от времени. Но это не носит характер кабалы. Он вывозит картины на солидные мероприятия в Европу: это показатель серьезной работы галериста. А у нас обычно как? Сделай выставку, отдай за эту выставку работу. «Шара» такая. Мне не нужны выставки, которые ничего не дают, да еще и работу потом забирают. И забывают о тебе до следующего раза.

— Многие надеялись увидеть ваши работы на октябрьском аукционе Sotheby’s.
— Да, моих работ там не было. Эксперты Sotheby’s отобрали один мой эскиз, но, считаю, я еще не достиг того статуса, когда на аукцион выставляют эскизы, наброски и тому подобное. Была еще одна картина-кандидат, однако коллекционер не захотел выставлять ее за предложенный эстимейт, хотел больше. А работы, которые на тот момент были у меня в мастерской, просто слишком большие.

— Неужто нельзя было написать пару метровых картин маслом — специально под аукцион?
— Не я выбираю размер, а сама работа его диктует. На больших размерах мне проще работать в своей манере. Лет через десять, когда состарюсь, может, буду делать и метровые картины. А пока есть дурь, надо делать большие. Да и потом, эти аукционы бывают через каждые 2‑3 месяца: попасть туда всегда успею.