Почему белорусы начали выходить на улицы

С середины февраля множество людей выходит на улицы белорусских городов митинговать против непопулярного «налога на тунеядство». Сюрпризом стало не только число участников, но и география протестов — сотни и даже тысячи человек собрались в городах, где нет ни истории таких выступлений, ни серьезных оппозиционных структур. Как это стало возможно в «последней диктатуре Европы» и «заповеднике социализма»? Причина как раз в размывании этих двух столпов белорусской системы — сказываются и сворачивание социального государства, и полтора года политической оттепели.

Антипротестный коктейль

Начиная с 1996 года, когда Лукашенко окончательно консолидировал свой режим, белорусское протестное движение угасало с редкими агоническими вспышками. Две действительно массовые акции этого века прошли в двухмиллионном Минске — в 2006 и 2010 годах. На первой было около 30 тысяч человек, на второй — до 50 тысяч.

Обе были антипрезидентскими, приуроченными к его перевыборам. Обе разогнали с разной степенью жесткости. В 2006-м власти дождались, пока палаточный лагерь в центре Минска выдохнется сам, и тихо упаковали оставшихся на площади активистов. В 2010-м неустановленные до сих пор провокаторы повели толпу к правительственным зданиям, начали бить там стекла. Силовики получили от испугавшегося Лукашенко карт-бланш, и спецназ жестко разогнал протестующих за несколько минут. По оппозиции прошелся каток репрессий, от которого она не могла отойти несколько лет.

В 2011 году Белоруссию накрыл экономический кризис, и активная молодежь через соцсети организовала молчаливые протесты. Без лозунгов, флагов и лидеров несколько недель подряд, по средам, сотни людей (на пике протестов — тысячи) выходили и молча хлопали в ладоши. Первые пару акций милиция не знала, что делать, но потом перешла в жесткое контрнаступление. На акциях стали задерживать всех, кто попадался под горячую руку, суды сажали на сутки даже случайных прохожих, однажды за хлопанье в ладоши судили даже однорукого.

В разгар этих акций белорусский парламент спешно ужесточил порядок проведения массовых мероприятий. Тот закон прозвали «больше трех не собираться». Едва зародившаяся волна протестов быстро пошла на спад.

Но кроме репрессивных законов, протестную активность ослаблял целый коктейль более глубинных факторов. Во-первых, жесткая реакция силовиков на протест стала правилом. Каждый недовольный человек перед выходом на улицу осознавал, что его ждет задержание, вероятно — арест на сутки, а если не повезет — проблемы на учебе или на работе.

В ситуации, когда большинство вузов в стране государственные, а около 70% и занятости, и ВВП в те годы приходилось на госсектор, эти риски были очень весомыми для абсолютного большинства населения. Государство не давало повода усомниться в серьезности своих намерений, жестко реагируя даже на безопасные и мелкие протесты, именно для того, чтобы белорусы не забывали это негласное правило.

С другой стороны, протест оставался уделом лишь небольшой, политизированной части общества. Тех, кому важна правозащитная риторика, борьба за честные выборы или разворот к Европе. Таких людей в любой стране меньше, чем тех, кого в первую очередь беспокоит холодильник.

Для большинства власть много лет целенаправленно укрепляла свой патерналистский, левый имидж. Белорусское государство регулировало цены и тарифы ЖКХ, дотировало убыточные заводы и колхозы, вливало миллиарды долларов в село, обеспечивало бесплатную или дешевую медицину и образование. Независимые опросы показывали, что чем беднее были респонденты, тем большей среди них была поддержка Лукашенко.

Важным антипротестным фактором было и то, что апатию общества, в том числе и оппозиционной его части, подкрепляло отсутствие историй успеха у протестов в истории независимой Белоруссии. Недовольному украинцу в декабре 2013 года было легче выйти на улицу не только потому, что в его стране режим был мягче, чем белорусский. Майдан на Украине уже работал на практике как метод смены власти. Украинцы выходили протестовать с этой целью, белорусы — даже в вечер после выборов — для того, чтобы показать недовольство, очистить гражданскую совесть и, в большинстве своем, мирно разойтись.

Апатии добавляло то, что в стране уже выросло поколение, которое, в отличие от своих ровесников из Польши, Украины или России, вообще не видело или не помнит другого президента. Живя с такой картиной мира, все больше относишься к власти как к чему-то постоянному. Как к погоде. Можно быть сильно недовольным, когда идет проливной дождь, можно даже поругаться, глядя в небо, но мало кому придет в голову против него протестовать. Людям из другого, советского поколения такое восприятие власти долго прививать не пришлось: вертикаль Александра Лукашенко стала преемницей КПСС с ее культом победы в войне, флагом БССР, идеологами на заводах и аналогом комсомола под названием БРСМ.

Наконец, репрессии против оппозиции, ее маргинализация в массовом сознании — как усилиями госСМИ, так и регулярными расколами в стане противников власти — дополнили картину. Недовольным в Белоруссии просто стало не хватать авторитетных фигур, за которыми они были готовы идти на улицу.

Хаос и война, которые последовали за революцией на Украине, преподнесли неожиданный подарок Александру Лукашенко во внутренней политике. На выборах 2015 года единственный альтернативный кандидат в президенты Татьяна Короткевич и все лидеры оппозиции, не дошедшие до бюллетеней, отказались звать народ на площадь. Номинально — чтобы не допустить российских провокаций и «зеленых человечков»; реально — из-за драматического падения доли сторонников протестов среди напуганного Украиной народа.

Легитимация уличных акций

Но у конфликта на Украине были и другие последствия. Растущее напряжение в отношениях с Москвой, ее нежелание и неспособность оплачивать белорусскую стабильность в прежних объемах подтолкнули Минск к новому заходу на дружбу с Западом.

Процесс идет не быстро, обе стороны осознают его потолок. Но, чтобы сохранять позитивную динамику, Лукашенко был вынужден наложить мораторий на репрессии внутри страны, в том числе приказал силовикам не задерживать протестующих. Новой тактикой стало составлять на них протоколы и штрафовать за неподчинение милиции. Власть не боялась пойти на такую уступку, потому что протестные настроения в стране были почти на нуле.

Поначалу расчет оправдывался — открывшимся окном воспользовалась только традиционная оппозиция, которая начала проводить чуть ли не ежемесячные акции. Шествия и пикеты были только в Минске, их численность не превышала пары сотен человек. Со временем оппозиция осмелела — акции проходили на крыльце здания КГБ и около администрации Лукашенко. Масштаб протестов не рос из-за узкополитической повестки, неинтересной большинству.

Но эти акции выполнили свою важную функцию — очертили новое пространство допустимого, продемонстрировали обществу, что старое правило «вышел на улицу — задержан» больше не работает. Все понимали и понимают, что оттепель можно отменить по щелчку пальцев Лукашенко. Но чем дольше пальцами никто не щелкал, тем больше новый порядок стал вытеснять старое негласное правило из коллективного сознания.

Первыми это почувствовали индивидуальные предприниматели. В начале 2016 года они вышли вместе с оппозицией протестовать в центр Минска против технических регламентов Евразийского экономического союза, которые мешали работе продавцов одежды на рынках.

Эти протесты были неудачными: число протестующих не превысило тысячу, среди предпринимателей не было единства, не было явной общественной поддержки их требований, оппозиция неудачно пыталась расширить повестку протеста — в итоге власть не уступила, а акции сошли на нет.

Но они сделали новую засечку в сознании общества — выходить на площадь можно не только оппозиции. Протест вернулся в лексикон диалога разных недовольных групп с властью, конечно, как неодобряемый, но уже и непреследуемый метод давления.

Мобилизация бедностью

Тем временем в стране экономический кризис: ВВП падает два года подряд, средняя зарплата колеблется в районе 400 долларов, госпредприятия постепенно сокращают сотрудников, иногда переводя оставшихся на неполную рабочую неделю.

Технократы-монетаристы, занявшие ключевые посты в правительстве и нацбанке, не поддаются давлению промышленного лобби и не дают добро на денежную эмиссию. Вместо этого по рекомендациям МВФ и либеральных экспертов в стране перестали регулировать валютный курс, повысили пенсионный возраст и тарифы ЖКХ.

За пределами Белоруссии многие разделяют иллюзию, что Александр Лукашенко популярен среди белорусов. Это не совсем так или, вернее, не всегда так. Независимые опросы на протяжении всего его правления фиксировали колебания рейтинга президента от 25–30% в кризис и до 55–60% в годы экономического роста. Последнее социологическое агентство, которое регулярно замеряло этот рейтинг, прекратило свою работу после наезда спецслужб в середине прошлого года, когда отрапортовало о рекордно низкой за пять лет общественной поддержке Лукашенко — 27%.

Растущему недовольству нужен был повод, чтобы выплеснуться. То ли утратив политическую хватку и интуицию, то ли из-за кризисного отчаяния Лукашенко такой повод дал.

Введение «сбора с тунеядцев», ежегодной платы 180 долларов для официально неработающих, с самого начала казалось сомнительной идеей. Налог вызывает этические вопросы: потерявших работу предложили штрафовать, когда во всем мире им платят пособие. С другой стороны, было неясно, не превысят ли расходы на сбор налога финансовую отдачу от него. В правительстве и администрации президента у этой меры были оппоненты, но их не послушали.

Логика у налога такая: государство гарантирует всем набор общественных благ, но некоторые недоплачивают налогов, потому что работают в тени. Значит, их надо обязать заплатить свой взнос.

Под президентский декрет, которым ввели этот налог, изначально попало столько людей, что его начали исправлять еще до применения, исключая наиболее вопиющие группы «тунеядцев», вроде родителей, которые решили воспитывать своих малолетних детей дома.

Неуклюжей правкой стало разрешение не платить сбор, если местные власти решат, что человек находится «в трудной жизненной ситуации». От людей, по сути, потребовали приходить на заседания исполкомов и рассказывать чиновникам о своих проблемах.

Сама готовность властей исправлять свою же идею еще до вступления в силу стала сигналом, насколько они не уверены в своей правоте.

По итогам 2016 года власти разослали письма с требованием оплатить сбор 470 тысячам белорусов — 10% трудоспособного населения. Под удар попали самые бедные люди, которые из-за кризиса потеряли работу и не смогли найти новую. Они почувствовали не только безразличие властей к своим проблемам, но и пренебрежительный тон, с которым к ним начали обращаться.

Оппозиция так и не смогла объединиться и запланировать совместную акцию протеста, но это было уже не важно. По призыву одного из лидеров, экс-кандидата в президенты, бывшего политзаключенного № 1 Николая Статкевича в Минске на улицы вышли больше двух тысяч человек. Через два дня протесты прокатились по областным центрам. Еще через неделю — по некоторым районным. Акции в Гомеле и Витебске собрали больше тысячи человек — рекорд для этих городов за многие годы.

Люди выходят почти без флагов, они требуют не только отменить президентский декрет о тунеядстве, но и отставку Лукашенко. Многие признаются, что вышли протестовать впервые в жизни, потому что «достало». Я вел прямой эфир с первой акции в Минске и, пожалуй, впервые увидел, что средний протестующий был заметно злее политиков, которые вели шествие.

Этих людей вывела на площадь горючая смесь из двух эмоций — они чувствуют, что им нечего терять и, по большому счету, нечего бояться. Это новое для Белоруссии качество протеста. Как и то, что у недовольства широкая социальная база по всей стране. В этот раз пассивное большинство симпатизирует вышедшим на улицу — у всех в семье или среди друзей есть «тунеядец». Наконец, этот налог стал лишь последней каплей, злость копилась давно и по куда более широкому спектру причин.

Цугцванг Лукашенко

Акции пока проходят мирно, украинский синдром не исчерпал себя — белорусы боятся уличного насилия. Следующий марш намечен в столице на День Конституции, 15 марта, и он имеет все шансы собрать пятизначное число участников.

Отменить или выхолостить непопулярный декрет и сбить волну протестов было бы самым логичным шагом для власти, но у него есть два подводных камня. Во-первых, уступка протестующим будет значить уступку оппозиции, которая де-факто возглавила марши недовольных. Лукашенко чисто психологически не может признавать правоту тех, кого называет «пятой колонной», и тем более уступать под их давлением.

Во-вторых, это создаст прецедент, который еще больше легитимирует протест в глазах общества — он будет не только безнаказанным, но и эффективным средством отстаивания интересов.

Милицейского ресурса сбить силой эту волну протеста хватит. Но это чревато еще большим озлоблением тех слоев общества, которые вчера были ядром электората Лукашенко. Он не приобретет новых сторонников таким образом, но может безвозвратно потерять старых. К тому же это похоронит сближение с Западом, которое стало отдушиной для Минска на фоне перманентных ссор с Россией. Европейские послы как никогда внимательно смотрят за реакцией власти на протесты.

Наконец, есть вариант выждать, посмотреть, что будет 15 марта. Люди озлоблены, но пока не настолько, чтобы штурмовать резиденцию президента. Однако в этом случае стоит ждать игры на обострение от оппозиционных политиков, которые понимают, что от повторяющихся безрезультатных акций протестная энергия выветривается. Пускать протест на самотек для власти может быть еще рискованнее, чем хоть как-то поработать с ним.

Шахматисты называют такое положение цугцвангом — ситуацией в партии, когда все доступные ходы лишь ослабляют позицию. Обычно это происходит, когда стрелка на флажке, нехватка времени дополнительно давит на игрока. В такой ситуации даже опытные спортсмены нервничают, и качество игры резко падает.

Протесты против тунеядского сбора и выбор подходящей реакции — один из самых серьезных вызовов для Александра Лукашенко внутри страны за последние годы. Он привык решать подобные проблемы по старинке — кнутом или пряником. Но в сегодняшнем кризисе и тот и другой оказываются в дефиците.