Кто реально создает стоимость в экономике?

После мирового финансового кризиса 2008 года возник консенсус, что госсектор обязан вмешаться и спасти системно важные банки, а также стимулировать экономический рост. Но этот консенсус просуществовал недолго. Вскоре экономическое вмешательство госсектора стало рассматриваться как главная причина кризиса, а значит, как подлежащее отмене. Как выяснилось затем, это была серьезная ошибка, пишет Project Syndicate.

В частности, правительства стран Европы подвергались суровой критике за высокий уровень госдолга, хотя именно частный долг (а не государственные заимствования) был причиной коллапса. Под этим давлением многим странам пришлось проводить политику сокращения госрасходов, а не стимулировать рост экономики с помощью контрциклических мер. Одновременно ожидалось, что правительства будут проводить реформы в финансовом секторе, которые, наряду с оживлением инвестиций и промышленности, были призваны восстановить конкурентоспособность.

Но в реальности было проведено очень мало финансовых реформ, а промышленность во многих странах так и не встала на ноги. Хотя во многих отраслях прибыли вновь подскочили, уровень инвестиций по-прежнему слаб, что вызвано сочетанием тенденции к накоплению денег на счетах компаний и расширением финансиализации: объёмы операций по обратному выкупу акций с целью повысить их цену (и, соответственно, стоимость опционов на акции) находятся на рекордных высотах.

Причина проста: опороченной государственной власти были позволены лишь очень робкие действия. Эта серьёзная ошибка показывает, до какой степени политика продолжает опираться на идеологию, а если конкретно, на неолиберализм, отстаивающий минимальную роль государства в экономике, а также на его научного родственника — теорию «общественного выбора», в которой делается акцент на недостатках государственной власти, а не на историческом опыте.

Экономический рост нуждается в хорошо функционирующем финансовом секторе, который вознаграждает долгосрочные инвестиции, а не краткосрочные игры. Но в Европе налог на финансовые транзакции был введён лишь в 2016 году, а объемы так называемого «терпеливого капитала» остаются неадекватными практически во всех странах. Как следствие, деньги, которые вливаются в экономику, скажем, благодаря политике монетарного смягчения, вновь оказываются у банков.

Доминирование краткосрочного мышления является следствием фундаментального непонимания подлинной экономической роли государства. Вопреки консенсусу, сложившемуся после кризиса, активные стратегические инвестиции госсектора критически важны для роста экономики. И именно поэтому все великие технологические революции (будь это сфера медицины, компьютеров или энергетики) стали возможны благодаря тому, что государство выступало в качестве инвестора первой инстанции.

Тем не менее, мы продолжаем восхищаться частными игроками в инновационных отраслях, игнорируя их зависимость от результатов государственных инвестиций. Например, Илон Маск не просто получил более $5 млрд в виде субсидий от правительства США; его компании — SpaceX и Tesla — были созданы на фундаменте, заложенном НАСА и министерством энергетики США соответственно.

Единственным способом полноценного оживления нашей экономики является возвращение госсектору его ключевой роли стратегического, долгосрочного и ориентированного на выполнение миссии инвестора. А для этого необходимо развенчать ошибочные представления о том, как создаются стоимость и богатство.

Согласно популярным представлениям, государство помогает созданию богатства (и перераспределяет то, что было создано), но само это богатство не создаёт. А бизнес-лидеры, наоборот, считаются продуктивными игроками экономики. Эту идею некоторые используют для оправдания возрастающего неравенства. Поскольку благодаря деятельности бизнеса (часто идущего на риск) создаёт богатство, то есть рабочие места, его лидеры заслуживают более высокого уровня доходов. Подобные представления приводят также к злоупотреблению патентами, которые на протяжении последних десятилетий блокируют, а не стимулируют инновации: суды, поддерживающие патентую систему, позволяют применять патенты слишком широко, приватизируя инструменты исследований, а не просто конечную продукцию.

Если бы подобные представления были верными, тогда налоговые стимулы способствовали бы росту инвестиций бизнеса. Но вместо этого, данные стимулы (например, решение о снижении налога на прибыль в США, принятое в декабре 2017 года) приводят в конечном итоге к снижению доходов государства и способствуют рекордно высоким прибылям компаний, не особенно повышая при этом уровень частных инвестиций.

Это не должно шокировать. Ещё в 2011 году бизнесмен Уоррен Баффет подчёркивал, что налоги на доходы с капитала не мешают инвесторам осуществлять инвестиции и не препятствуют созданию рабочих мест. «В период с 1980 по 2000 годы было создано дополнительно почти 40 миллионов новых рабочих мест, — отмечает Баффет. — Вы знаете, что случилось потом: ставки налогов снизились, но ещё сильнее снизились темпы создания рабочих мест».

Данный опыт противоречит убеждениям, сформированным в ходе так называемой Маржинальной революции в экономической мысли, когда классическая трудовая теория стоимости была заменена современной, субъективной стоимостной теорией рыночных цен. Если кратко, мы полагаем, что до тех пор, пока организация или деятельность имеет цену, они создают стоимость.

Всё это подкрепляет нормализующие неравенство идеи: те, кто много зарабатывает, должно быть создают много стоимости. Именно поэтому гендиректор банка Goldman Sachs Ллойд Бланкфейн имел дерзость заявить в 2009 году (спустя всего год после кризиса, наступлению которого способствовал его собственный банк), что его сотрудники были одними «из самых продуктивных в мире». И именно поэтому фармацевтические компании безнаказанно применяют «ценообразование на основе стоимости» для оправдания астрономических цен на лекарства, хотя правительство США ежегодно тратит более $32 млрд на финансирование высокорискованных звеньев в инновационной цепочке, в которой создаются эти лекарства.

Когда стоимость определяется не конкретными показателями, а рыночными механизмами спроса и предложения, тогда она становится совершенно субъективной, а ренту (незаработанный доход) начинают путать с прибылью (заработанный доход); растёт неравенство; падают объёмы инвестиций в реальную экономику. Когда же ошибочные идеологические представления о том, как именно создаётся стоимость в экономике, влияют на политические решения, результатом становятся меры, которые непреднамеренно вознаграждают краткосрочные подходы и ослабляют инновационную деятельность.

Спустя десять лет после кризиса по-прежнему сохраняется необходимость в ликвидации затянувшейся слабости экономики. Это означает, что, прежде всего, надо признать: стоимость формирует коллективно — бизнесом, работниками, стратегическими институтами государства, а также организациями гражданского общества. От взаимодействия этих различных игроков зависят не только темпы роста экономики, но также и то, насколько данный рост является инновационным, инклюзивным и устойчивым. Лишь признав, что государство должно активно заниматься формированием и совместным созданием рынков, а не только устранением проблем, когда они возникают на этих рынках, мы сможем положить конец кризису.

Источник